Флоре было тридцать пять, она не имела опыта ни в бизнесе, ни в управлении и плохо понимала мир торговли. Ее образование и воспитание никак не подготовило ее для новой роли, и в конце концов ее пришлось убрать из правления. Ей хватило ума признать, что пытаться вернуть себе власть бессмысленно, и тогда она собрала прислугу и домочадцев и переехала в Лондон в изгнание.

Флора была невысокой, с довольно тяжелой верхней половиной тела, но горделивая осанка придавала ей величавость, не свойственную ее небольшому росту. У нее были темные, сверкающие глаза под тяжелыми веками, круглое лицо, губы отражали решительность и великодушие. Ее пальцы были унизаны множеством колец, порой она надевала слишком много жемчуга, но то, что казалось показушным и вульгарным на любой другой женщине, на ней смотрелось вполне уместно. В поведении ей было присуще внутреннее благородство, и, куда бы они ни приехала, ее встречали словно королеву. В Индии она была совершенно довольна вращаться среди раджей и рани, в Лондоне ее сразу же приняли у себя Ротшильды. Они открыли перед Флорой двери своего анклава на Пикадилли, и она переезжала из особняка в особняк, но не садилась с хозяевами за стол, ведь яства на нем не были кошерными.

Среди окружавших ее лиц всегда был раввин, что-то вроде семейного капеллана, путешествующего вместе с господами, он возглавлял домашние молитвы и играл роль наставника и советчика, с которым она могла размышлять о тонкостях иудаизма. По словам главного раввина Адлера, она была «живым кладезем Торы и благочестия». При этом она умудрилась передать свои взгляды детям и внукам, что, пожалуй, редко случается в подобных семьях. Ее внучка Флора вышла за ортодоксального раввина, а внук Соломон сам стал ортодоксальным раввином.

Думая об активной светской жизни братьев Сассун, нельзя не задаться вопросом: а кто остался в лавке? Кажется, судя по записям, которые вел Артур, их предприятие каким-то образом работало само по себе: «Вчера поехали в контору в 11 часов и пробыли до часа, пока он [Рубен] подписывал письма на иврите и арабском. Пока мы там были, зашел Бишоп, предложил персидский опиум и сказал, что между здешней и гонконгской ценой маржа больше 100 фунтов, так что мы решили, что можно было бы купить небольшую партию и слегка подзаработать. Потом мы поехали в Сандаун с принцем и Розбери на специальном поезде и с огорчением посмотрели, как побили Ладаса. Я поставил на него 40 фунтов и рассчитывал взять 70. В другой раз повезет».

Сассуны часто мелькают в биографиях людей того периода, но, не считая сердечных слов о Луизе, которые встречаются время от времени, мало что из написанного позволяет предположить, что их любили ради самих себя, а не за кормежку. Их раззолоченные кареты и потные суаре стали объектом насмешек.

«Нас затащили аж на обе ночи, – жаловался Артур Бальфур, – на долгий, жаркий, помпезный обед – с бесчисленными сассунскими девицами – кажется, евреев там было большинство, и, хотя у меня нет предубеждений против их народа (совсем наоборот), я начал понимать точку зрения тех, кто выступает против иностранных иммигрантов».

Однако, по крайней мере пока Эдуард сидел на троне, невозможно было закрыть глаза на тот факт, что Сассуны входили в его ближайший круг. Они пользовались положением, которого лишились со смертью монарха.

И тогда пришел новый король, который ничего не знал о Сассунах или, во всяком случае, ими не интересовался. Георг V не был веселым королем. Ему хватало развлечений и в своем семейном кругу, и ему было вполне удобно и в собственных дворцах и поместьях. Нельзя сказать, что Сассуны в один миг превратились в аутсайдеров, но их общественное влияние сошло на нет, и те насмешки, которые раньше произносили шепотом из-за их близости ко двору, зазвучали в полный голос. К тому времени, как титул баронета перешел от Альберта к его внуку Филипу, Сассуны превратились в посмешище, и Филип, хрупкий, экзотичный, манерный субъект с тяжелыми веками, который говорил, слегка пришепетывая, и жеманничал, словно плохой актер, не обладал нужными способностями, чтобы возродить их славу. Он родился в 1888 году одним из двоих детей Эдварда Сассуна и Алины де Ротшильд.

Его сестра Сибил была младше его на шесть лет. Ее дебют в свете состоялся в 1912 году, и она стала гвоздем лондонского сезона. Остроумная, начитанная, прекрасная спортсменка, великолепная охотница, она сочетала в себе горячий темперамент отца с нежной красотой матери. В 1913 году она вышла замуж за лорда Роксэвиджа, офицера Королевского уланского полка, позднее личного адъютанта вице-короля Индии и наследника маркиза Чолмондели, держателя наследственного поста лорда-обер-гофмейстера, который возлагал на него ведущую роль на таких государственных мероприятиях, как коронации, похороны королевских особ и официальное открытие парламентских сессий.

Филип так и не женился, а когда его спрашивали почему, всегда отвечал одинаково: «Я женюсь только тогда, когда найду девушку столь же прелестную и совершенную, как моя сестра». Как почти все Сассуны младшего поколения, он учился в Итоне, но, будучи также и Ротшильдом, он был настолько же важнее. Ему довольно плохо удавались спортивные игры, однако он был не по годам развит в других вещах. Он играл в бридж, как профессионал, со знанием дела рассуждал о еде и винах, искусстве и художниках и имел томный вид человека, усталого от мира, который все видел, все знает и для которого нет ничего нового под солнцем. И если в детстве он всегда казался слишком взрослым, то в зрелом возрасте он казался слишком инфантильным. Гарольд Николсон[75], частый гость во многих домах Филипа, так описывает его в среднем возрасте: «…худощавый багдадец, зубы немного длинноваты, одет в двубортный шелковый синий смокинг и туфли из кожи зебры. Эта. странная, одинокая, не похожая на англичанина, невысокая фигура бродит по просторным залам. Далекий от обычных страстей, трудностей и потребностей жизни, он всегда кажется мне самым нереальным человеком из всех, кого я знаю».

Филип поступил в Крайст-Черч, где запомнился благодаря великолепному гардеробу и столу. Он также участвовал в бистерской охоте и был хорошим наездником, хотя в своем безупречном красном камзоле верхом на безупречном скакуне он походил на фарфоровую статуэтку. На самом же деле он никогда не был ни таким хрупким, ни таким легкомысленным, как казался.

Деньги сыпались на него со всех сторон. Он унаследовал часть дедушкиного состояния размером в 400 тысяч фунтов, часть состояния дяди Рубена в 500 тысяч. Его мать умерла, когда он учился в Оксфорде, и оставила 250 тысяч, которые следовало разделить между ним и его сестрой, а отец, умерший несколько лет спустя, оставил им более миллиона.

Эдвард сменил Альберта в качестве председателя «Давид Сассун и Кº», но не слишком глубоко вникал в дела компании. Филип стал членом правления и получал директорское жалованье, но его положение там было номинальным. Он довольствовался получением дохода от коммерческих предприятий, но больше не желал иметь с ними ничего общего. Его отец заседал в парламенте членом фракции тори от Хита, и в двадцать Филип избрался в том же округе и стал самым молодым членом нижней палаты. Это не было каким-то большим достижением. Хит был родовым владением Ротшильдов, и место в парламенте они приобрели в качестве неофициального quid pro quo за ежегодное пожертвование 12 тысяч фунтов в фонд партии тори.