Оказавшись в палате общин, Филип быстро сменил несколько постов в качестве политического секретаря, сначала при сэре Дугласе Хейге, командующем британскими силами на Западном фронте, потом в качестве парламентского секретаря при министре транспорта и, наконец, в 1920 году при Ллойд Джордже.

Тем, кто недоумевал, почему такой прагматичный политик выбрал себе в секретари человека столь несерьезного вида, лорд Бивербрук давал такой ответ: «Сэр Филип Сассун был блестящим сплетником и заправским льстецом. У него было много домов и гениальные повара». Эту оценку не назовешь справедливой. Ллойд Джордж действительно часто пользовался гостеприимством Филипа – да и, вообще говоря, любым гостеприимством, если оно подворачивалось, но, как недовольно заметил сам Бивербрук в «Людях и власти», Сассун был «проницательным и компетентным советником».

Позднее он стал заместителем министра ВВС, но не добился особого успеха и в конце концов получил полноценный министерский пост – главы министерства общественных работ. Эта должность в правительстве – одна из наименее сложных и, возможно, была создана специально для него, так как сделала его в буквальном смысле слова домоправителем королевских дворцов, включая Вестминстерский, и прочей недвижимости короны. Во время государственных мероприятий он должен был надзирать за сервировкой стола, униформой официантов, ливреями лакеев и выбором убранства. Со всех сторон его ограничивали традиции и прецеденты, но тем не менее он ухитрялся придавать своеобразие публичным мероприятиям страны. Он умер в 1939 году незадолго до начала войны. «Какая потеря для лондонских празднеств, – заметил Чипс Ченнон[76] в дневнике. – Никто не вкладывал в это дело столько яркости и личного характера. Филип был холеный, умный и приятный человек. Добрый, но капризный, веселый, но неуравновешенный, он устраивал приемы почти с восточной пышностью в трех своих довольно утомляющих дворцах и оказывал огромное влияние на определенную часть лондонского общества».

Сэр Генри Ченнон по прозвищу Чипс прибыл в Европу молодым американцем из Чикаго в 1918 году, женился на наследнице клана Гиннесс, поднялся в обществе стремительнее Сассунов и вместе с Филипом образовал корпус новых эдвардианцев, которые крутились вокруг Эдуарда VIII и миссис Симпсон до отречения. Несмотря на слезы, проливаемые сэром Генри над покойным Филипом, он не любил его, возможно, потому, что видел в нем такого же парвеню, каким ощущал себя: «Мы с Филипом не доверяем друг другу; мы слишком много знаем друг о друге, и я вижу насквозь его восточную хитрость со всем его тщеславием».

Он бывал частым гостем во многих домах Филипа, но редко говорил о них без насмешливого презрения.

Порт-Лимпн: «Триумф безвкусицы и вавилонской роскоши с террасами, и цветниками, и нефритовыми бассейнами, и купальнями, и залами в серебре с голубым и оранжевым. Какой-то странный водный курорт для этого страннейшего из зловещих людей».

Трент-Парк: «Дом мечты, идеальный, роскошный, обставленный с экзотическим вкусом, типичным для любого шлосса [замка (нем.)] Сассунов. Однако слуги небрежны, чуть ли не грубы; но и это тоже часто встречается в богатых еврейских домах».

И снова о Лимпне: «Дом большой, роскошный и, честно говоря, безобразный. Хонор сказал, что он похож на испанский бордель».

Филип, наверное, был легкой целью. Хотя задирать миллионеров никогда не было популярным развлечением у англичан, богатые часто придираются к богатым, особенно к очень богатым. По английским понятиям Филип был выскочкой, а выскочки всегда были объектом нападок для других выскочек. Как его родной дед и двоюродные деды, Филип слишком торопился угодить и в присутствии королевских особ от прилива восточной крови готов был чуть ли не пасть перед ними ниц в приступе подобострастия. Когда он подарил принцу Уэльскому какие-то садовые растения, прислал не только сами растения, но и садовника – в этой детали все Сассуны. Наконец, он так и не смог примириться со своим еврейством, возможно, потому, что вращался в кругах, подспудно, если не откровенно, антисемитских. Ему хотелось производить впечатление, будто он парс. Он мог убедить широкую публику в том, что не еврей, он мог убедить Геринга, который как-то принимал его у себя в загородном пристанище; но не сумел убедить своих друзей. «Хоть он и был евреем, – писал Ченнон, – евреев терпеть не мог». Эта ненависть, возможно, тоже отчасти происходила из его желания угодить, быть таким же, как все, из его потребности в признании.

Отколовшаяся ветвь семьи во главе с Элиасом Сассуном была не столь экзотической, но основанная им фирма коммерчески оказалась более успешной. Альберт, а после него Эдвард руководили делами «Д. Сассун и Кº» из Лондона. «Э.Д. Сассун и Кº» управлялась старшим сыном Элиаса Джейкобом из Бомбея. Он был самым крупным работодателем в провинции, и построенные там заводы Джейкоба Сассуна были крупнейшими из аналогичных предприятий в Азии. В 1909 году он стал баронетом за услуги, оказанные государству. Он расширил владения своей компании и в 1909 году основал акционерное общество Eastern Bank Ltd. с головным офисом в Лондоне и филиалами в Багдаде, Бомбее и Сингапуре и в конце концов по всему Востоку.

Джейкоб являл собой меланхолическую фигуру, вечно в тревоге за собственное здоровье и в страхе перед слепотой, а также в переживаниях за здоровье жены. У них был один сын, который умер в младенчестве. Когда Джейкоб скончался в 1916 году, титул перешел от него к его брату Эдварду Элиасу, а от того – к его племяннику Виктору в 1924 году. Его имущество, поделенное поровну между тремя братьями, чрезвычайно их обогатило. Альберт, Рубен и Артур каждый оставили примерно по полумиллиону фунтов. Эдвард оставил более 1 миллиона. Когда сын Элиаса Майер умер в 1924 году, он оставил 28 миллионов долларов (завещание было официально утверждено в Гонконге).

Виктор стал Сассуном новой марки. Его родители были родом из Индии, состояние – из Китая, сам он родился в Неаполе, учился в Хэрроу и кембриджском Тринити-колледже, объездил чуть ли не весь обитаемый земной шар и умер в Вест-Индии. Его отец и дядя Майер умерли друг за другом в течение нескольких дней. Другой дядя, Давид Элиас, неисправимый распутник, посвятил всю свою жизнь и деньги непрерывным эскападам в самых шикарных веселых домах Европы, и какое-то время казалось, что Виктор пойдет по его стопам. В молодости он хотел жениться на христианке, но родители не желали и слышать об этом – их ветвь семьи не так ассимилировалась, как другие, – и Виктор утешился быстрой сменой любовниц. Он был красив, весел, дерзок, очень богат, и сегодня его сравнивали бы с Джеймсом Бондом. Больше всего его увлекала скорость во всех ее проявлениях: быстрые компании, быстрые женщины, быстрые лошади, быстрые машины, быстрые самолеты. Он был одним из основателей Королевского аэроклуба. Как многие холостяки, ведущие подобную жизнь, порой забывал о том, что время не стоит на месте, и возраст внезапно встал на его пути в 1914 году, когда Виктор хотел поступить добровольцем в воздушные силы военного флота, но узнал, что в тридцать три он уже слишком стар и не годится для службы. Однако его взяли в качестве наблюдателя, но и эта карьера резко оборвалась спустя три месяца, когда Виктор попал в аварию, сломал обе ноги и провел восемь месяцев в гипсе. Из-за этого одна нога у него стала короче другой, он сделался калекой и ковылял, опираясь на две палки, превозмогая боль. В конце жизни ему приходилось передвигаться на инвалидной коляске. Если его травмы и имели какой-то эффект, то лишь сделали его более привлекательным для женщин; он явно стал более ненасытен. Говорили, что Филип не женился, потому что недостаточно любил женщин, а Виктор – потому что любил их слишком сильно.