Христианин Тертуллиан, живший в Африке на два столетия позже Овидия, был абсолютно не согласен со знаменитым римлянином. Овидий славил все виды удовольствий, которые дарует человеку тело, и стремился облагородить его; Тертуллиану же хотелось, чтобы весь мир стал таким же аскетичным, как и он. Женщин надо исправлять, как и всех других людей, считал он. Они не должны тратить так много времени и размышлений на свои прически.

«Все эти усилия по укладке волос – какой вклад они внесут в твое спасение? Почему ты не оставишь свои волосы в покое? Ты то поднимаешь их вверх, то опускаешь, то взбиваешь, то расчесываешь. Одни женщины тратят все свои силы на то, чтобы завить волосы, а другие оставляют их прямыми или волнистыми. Многим это кажется вполне естественным, но только не тебе. Ты прилагаешь невероятные усилия, чтобы сделать из своих волос нечто вроде гобелена, а в другой раз – вроде футляра на голове, и покрытие твоей головы, нечто вроде шлема, бывает похоже на поднятую платформу, укрепленную на твоем затылке» (Тертуллиан. О женском культе).

«Лысина не украшает человека. Подхваченные старостью, наши волосы падают, словно осенние листья, сорванные с деревьев холодным ветром. Когда волосы у женщины седеют, она красит их германскими травами и с помощью искусственных средств пытается найти цвет, который лучше всякого природного. У нее густые волосы – не важно. Она швыряет деньги и приобретает волосы какой-то другой женщины. Она покупает их не моргнув и глазом… Если у женщины волосы не в порядке, она должна поставить у ворот часового или сделать себе прическу в храме Бона Деи[33]. Однажды я неожиданно заявился к одной даме. Она так всполошилась, что надела парик задом наперед». Так писал Овидий в «Искусстве любви».

Волосяные накладки носили женщины, у которых были очень тонкие волосы; парики – те, у кого волосы были повреждены (из-за неумелой окраски или чрезмерного увлечения щипцами для завивки). Иногда их надевали женщины, имевшие здоровые волосы, но желавшие изменить их цвет; вместо того чтобы краситься, они предпочитали носить парик. Наверняка среди германских женщин было много блондинок, которых, захватив в плен, остригали, чтобы продать их волосы изготовителям париков в Риме.

Женщины в Древнем Риме, как и сейчас в Италии, имели в основном темные волосы, и римлянки, очевидно, мечтали стать блондинками не меньше, чем современные итальянки. Между рыжим и льняным цветом волос было много градаций; у Поппеи были, например, светлые волосы, и Нерон в своем стихотворении называл их янтарными. Иногда цвет волос был натуральным; чаще всего – нет.

Даже в древние времена, когда женщины вели затворнический образ жизни, считалось вполне законным «окрашивать волосы в рыжий цвет с помощью золы», чтобы порадовать своих мужей. Чтобы стать блондинкой, римлянки использовали вещество под названием spuma Batava (батавская пена) или «Висбаденские мыльные таблетки» (pilae Mat tiacae). Именно их Овидий и называл «германскими травами».

Плиний Старший приводит рецепт мыла, изобретенного в Галлии для окраски волос в рыжий цвет – rutilandis capillis – «которое было доступно в жидкой и в твердой форме и которым в Германии чаще пользовались мужчины, чем женщины». Это была смесь жира, предпочтительнее козьего, и золы, предпочтительнее березовой.

Естественно было бы предположить, что состав, описанный Плинием (в современных словарях его совершенно неправильно переводят как «вялое серебро»), и есть та самая краска, о которой писали Овидий и Марциал. Эксперименты, однако, показали, что, хотя он образует густую пену и великолепно промывает волосы, окрашивающих свойств у него нет.

Сомнительно, чтобы германские мужчины красили волосы; Тацит в своем трактате о Германии ничего об этом не пишет. То, что они мыли голову отличным шампунем, вполне вероятно, и если грязные волосы после мытья обнаруживали свой естественный рыжеватый оттенок, то иностранец вполне мог принять мыльный раствор за краску для волос. Состав краски, описанной Овидием и Марциалом, вероятно, был другим (хотя и производился в Германии); а может, в «шампуне» Плиния имелся еще какой-нибудь ингредиент, о котором производители ему не сообщили. И это вполне естественно, ибо Рим был большим рынком сбыта этого товара, и рассказывать свои тайны конкурентам никто не хотел.

Но история на этом не заканчивается. Сохранился рассказ Плутарха, который в основных чертах повторяется в нескольких других источниках, о том, как в эпоху Веспасиана жил некий галл Юлий Сабин из Линна, который хвастался, что является прямым потомком Юлия Цезаря по линии своей галльской прабабушки. В 70 году н. э. он принимал участие в восстании Цивилиса на Рейне и, если бы оно завершилось успехом, сделался бы первым кандидатом на трон. Когда же стало ясно, что восстание скоро будет подавлено, Юлий Сабин вернулся домой и сжег свое жилище прямо над собственной головой. Все думали, что он сгорел вместе с домом, но он спрятался в подвале и прожил там девять лет! Об этом знали только самые близкие друзья Сабина и его жена Эппония, которая навещала его в подвале. За эти годы она родила ему двух сыновей, которых отец, вероятно, там же и вырастил. После девяти лет такой необычной жизни (во время которой Эппония, оставив в подполе мужа, ездила в Рим, в тщетной надежде добиться для него прощения), ее привезли в Рим и, вместе с мужем, предали ужасной казни. Сыновья, однако, уцелели и дожили до совершеннолетия, и Плутарх встретился с одним из них, когда ездил в Дельфы. Так что историк, вероятно, получил сведения из надежного источника.

Необычным в этом рассказе является тот факт – которого, кстати, нет ни в одной другой версии, – что, поскольку все думали, будто муж Эппонии умер, ей приходилось, в обоих случаях, скрывать от соседок свою беременность, причем делать это нужно было при посещении бани. «Существует мазь, которую женщины втирают в волосы, чтобы они стали золотистыми или рыжими; в нее входит жир, который раздувает плоть и увеличивает ее объем. Она обильно мазала этим составом все части своего тела, за исключением живота, и раздувшееся тело его скрывало». Так утверждает Плутарх. Однако эта история не может быть правдой. Эппония не могла делать вид, что красит волосы всякий раз, когда моется. Вероятно, она использовала мыльный раствор, описанный Плинием, который покрывал пеной все ее тело, а вовсе не увеличивал его размер.

Мужчины не всегда одобряли стремление женщин изменить цвет своих волос; до нас дошло стихотворение, в котором Проперций сурово отчитывает за это Цинтию. Если женщина красит волосы в синий цвет – а это был тот цвет, в который красили свое тело бритты, – никто не будет ею восхищаться. И почему, спрашивает Проперций, она думает, что «бельгийский цвет» лучше естественного оттенка ее волос?

«Если бы ты увидел утром только что вставшую с кровати женщину, то обнаружил бы, что она уродливее обезьяны. Вот почему она запирается и не допускает к себе ни одного мужчины; ее окружают уродливые старухи и целая толпа служанок, которые столь же уродливы, как и их госпожа, и покрывают ее лицо разными мазями. Ибо женщина не просто смывает остатки сна холодной водой и приступает к дневной работе. Нет, для того чтобы сделать более ярким свое бледное лицо, она использует бесчисленные бальзамы в виде мазей. Как и во время общественных процессий, слуги по одному подходят к ней, держа в руках какой-нибудь предмет: серебряный тазик, баночку, зеркало, различные коробочки, которых хватило бы на целую аптеку, кувшины, полные всякой гадости, зубные порошки и средства для чернения век».