– Превосходное у вас заведение, – учтиво похвалил Гаскуан, обводя рукой вестибюль.

– Не мое, – презрительно сощурился Клинч. – Я только арендатор. По всей улице, из конца в конец, от Уэлда до Стаффорда, все сдается в аренду. Это здание принадлежит парню по имени Стейнз.

– Эмери Стейнз? – изумился Гаскуан.

– Странно это, – посетовал Клинч. – Странно арендовать недвижимость у человека в два раза меня младше. Ну да времена нынче новые: все с ног на голову, каждый за себя.

В словах Клинча Гаскуану почудилась некая принужденность: фразы были словно не его и звучали наигранно. Интонации сдержанные и даже опасливые… да он, похоже, оправдывался, стараясь не упасть в глазах Гаскуана, при всей безнадежности такой попытки! «Он мне не доверяет, – подумал Гаскуан, а в следующий миг осознал: – Что ж, я ему тоже не доверяю».

– Любопытно, а что станется с домом, если мистер Стейнз не вернется? – вслух осведомился он.

– Я тут останусь, – отозвался Клинч. – Может, смогу откупить. – Он пошарил в ящике стола, а затем вернулся к прежнему: – Послушайте, не сочтите меня занудой, но все-таки что вы делали в Анниной комнате?

Глядел он едва ли не умоляюще.

– Мы поговорили насчет денег, – объяснил Гаскуан. – У нее в кармане шаром покати. Ну да вы об этом и сами знаете.

– В кармане шаром покати! – фыркнул Клинч. – Скажете тоже! Да карманов у нее не один, уж здесь вы мне поверьте!

Уж не тайный ли это намек на золото, зашитое в Аннино платье? Или просто-напросто грубая отсылка на профессию девушки? Гаскуан внезапно насторожился.

– А с какой стати мне верить вам и не верить Анне? – спросил он. – По ее словам, у нее за душою ни пенни, а вы считаете себя вправе требовать от нее немедленной выплаты шести фунтов!

Клинч вытаращил глаза. Выходит, Анна рассказала ему про свою задолженность по арендной плате. Выходит, Анна на него, Клинча, жаловалась – и жаловалась горько, судя по враждебному тону француза. До чего ж обидно! Клинчу очень не понравилась мысль о том, что Анна, оказывается, обсуждает его с другими мужчинами.

– Это не ваше дело, – тихо произнес он.

– Напротив, – возразил Гаскуан. – Анна сама поделилась со мной своей проблемой. Она просила и умоляла меня.

– Но почему? – недоумевал Клинч. – Почему ж?

– Вероятно, потому, что она мне доверяет, – отозвался Гаскуан не без толики злорадства.

– Я хочу сказать, вас-то что толку молить?

– Очевидно, чтобы я ей помог.

– Но вас-то почему? – не отступался Клинч.

– То есть как это, почему меня?

– С какой стати Анна просила вас? – Клинч почти кричал.

Глаза Гаскуана вспыхнули.

– Я так понимаю, вы просите меня уточнить характер наших с Анной взаимоотношений.

– Да об этом мне и спрашивать незачем, – хрипло рассмеялся Клинч. – А то я сам не знаю!

В глазах Гаскуана потемнело от ярости.

– Вы наглец, мистер Клинч, – произнес он.

– Наглец! – повторил Клинч. – Это кто еще тут наглец? Девка в трауре – вот и все, и вы не станете этого отрицать!

– Из-за того, что она носит траур, она как раз и не в состоянии расплатиться с текущими долгами. А вы все равно ее тираните.

– Тираню – я?

– У меня сложилось впечатление, – холодно произнес Гаскуан, – что Анна вас очень боится. – Правды в том, понятное дело, не было.

– Да не боится она меня! – возмущенно запротестовал хозяин гостиницы.

– И что вам эти шесть фунтов? Какая вам разница, заплатит Анна завтра или через год? На вас только что нежданно-негаданно свалилось целое состояние – «билет домой», как здесь говорят. У вас в банке тысячи и тысячи фунтов! А вы тут занудствуете насчет шлюхиной арендной платы, точно какой-нибудь спекулянт из Лаймхауса!

– Долг есть долг, – ощетинился Клинч.

– Чушь! – парировал Гаскуан. – Скорее, обида есть обида.

– Это вы на что намекаете?

– Еще не знаю, – отозвался Гаскуан. – Но начинаю думать, что ради Анны надо бы мне попытаться выяснить.

Клинч вновь побагровел.

– Не смейте так со мной разговаривать, – отозвался он. – Не смейте – в моей собственной гостинице!

– А вы говорите так, как будто вы при ней сторож! Но где вы были нынче днем, когда Анне грозила опасность? – осведомился Гаскуан, чувствуя, что его понемногу заносит. – Где вы были, когда ее нашли полумертвой посреди Крайстчерчской дороги?

Но на сей раз Клинч не стушевался под градом упреков, как прежде. Напротив, он словно бы ожесточился. Стиснув зубы, он смерил Гаскуана взглядом.

– Вот только нотации мне читать насчет Анны не надо, – отрезал он. – Вы сами не знаете, что она для меня. И никаких нотаций я не потерплю!

Мужчины пепелили друг друга взглядами, словно бойцовые псы на противоположных концах арены, но вот наконец каждый, отдавая должное другому, молча признал, что встретил достойного противника. Ибо Гаскуан и Клинч не так уж сильно различались темпераментами и даже в своих расхождениях демонстрировали своего рода гармонию: Гаскуан – верхняя октава, звук более чистый и прозрачный, Клинч – гудящая басовая нота.

В характере Эдгара Клинча обнаруживалось нечто от замкнутого круга. Он был заботлив и вечно в себе сомневался – а эти свойства, противоположные друг другу, порождали в нем постоянную беспокойную смену настроений. Он обеспечивал тех, кого любил, требуя лишь безоговорочного одобрения своей опеки, – а это требование в свою очередь пробуждало в нем стыд. Чуткий к нюансам своих поступков, Клинч сомневался в их ценности, в результате от требования он отказывался, заботу удваивал и все начинал сначала – только чтобы обнаружить, что его потребность в одобрении тоже выросла вдвое. Так он постоянно пребывал в движении – так в постоянном движении пребывает женщина, покорная лунным ритмам.

Именно так и начались его отношения с Анной Уэдерелл. Когда Анна впервые прибыла из Данидина, Клинч был прямо-таки сражен: ему казалось, создания столь необыкновенного и столь горестного он в жизни не видел; он дал клятву, что не знать ему покоя, пока она не почувствует себя любимой. Он отвел ей лучший номер; он баловал ее как мог и обиделся не на шутку, когда она так и не заметила его стараний, – а когда она и обиды не заметила, он разозлился. Гнев его был иррационален и бесплоден и не придавал ему сил, как иных порою подпитывает собственная ярость. Вместо того это чувство лишь ослабляло и опустошало его, тем самым делая еще более уязвимым для любви.

Анна прибыла в Хокитику уже беременной, хотя живот ее еще не начал округляться и фигура до поры не выдавала ее тайны. Клинч повстречался с ней на набережной Гибсона, куда ее доставил лихтер, – барк «Добрый путь» встал на якорь ярдах в ста от берега. День выдался погожий и солнечный, подмораживало. Устье реки ярко искрилось, звенели трели птиц. Даже сейчас Клинчу казалось, что он помнит все до мельчайших подробностей. Словно наяву, он видел широкий нимб ее капора и концы ее лент, трепещущие на ветру, видел ее ботильоны, ее перчатки на пуговичках, ее ридикюль. Видел переливчатый багрянец платья – платье было взято напрокат, как впоследствии выяснилось, у антрепренера Дика Мэннеринга, которому Анна платила за него посуточно до тех пор, пока не сможет себе позволить купить собственный наряд. Кричаще-яркий цвет ей не шел: он придавал ее лицу землистый оттенок и выпивал жизнь из глаз. Эдгара Клинча она просто ослепила. Широко улыбаясь, он сжал ее хрупкую кисть в своих ладонях и энергично встряхнул. Сказал «добро пожаловать в Хокитику», предложил руку, пригласил пройтись; она согласилась. Приказав носильщикам доставить ее дорожный сундук в гостиницу «Гридирон», Клинч выпятил грудь колесом и повел Анну Уэдерелл по Ревелл-стрит – ни дать ни взять принц-консорт, сопровождающий королеву.