Затем в феврале 1915 г. полковник Лонткевич обратился в Ставку с усиленной просьбой о присылке русских войск на сербский театр военных действий, причем он особенно настаивал на моральном значении этой меры. Несмотря на отсутствие свободных войск и на опасение поставить русский отряд на Балканах в трудное положение, великий князь все же выразил согласие на усиление казачьего отряда, предназначавшегося к отправке в Сербию, бригадой пехоты и доведение численного состава этого отряда до 6 тыс. человек.

Наконец, когда в июле 1915 г. по поводу вынужденного бездействия сербов вновь поползли за границей зловещие слухи о стремлении якобы Сербии выйти из войны и даже о возможности существования уже негласных австро-сербских переговоров, великий князь первый отнесся к Сербии не только с полным доверием, но и вполне по-рыцарски.

«Я считаю долгом заверить Вас, – писал в особом письме к великому князю Николаю Николаевичу от 4 июля 1915 г. королевич Александр из Крагуеваца, – что Сербия и я полны решимости до конца остаться верными на стороне России, так как убеждены, что наша судьба неразрывно связана с судьбой великого и братского русского народа». И далее: «Сердечно обнимаю Вас, дорогой дядя, Ваш искренне любящий племянник Сандро…»

Привезший в Ставку это письмо сербский полковник Генерального штаба Д. Милоевич дополнил это письмо подробным докладом о состоянии сербской армии.

«Сербская армия, – говорил он, – слишком слаба, чтобы она могла одна выступить против Австрии и тем облегчить положение атакованных русских войск. Между тем молчит Западный фронт, стоит также на месте, точно вкопанная, и итальянская армия на р. Изонцо. Мы готовы выступить по первому слову русского Верховного главнокомандующего, но знайте, что наш удар может быть только коротким и что в дальнейшем Сербия будет обречена на умирание. Это наступление будет для нас последним…»

«Последние усилия сербской армии принадлежат только сербскому народу», – ответил на эту исповедь русский Верховный главнокомандующий. И он дал знать королевичу Александру, что Россия в настоящее время не требует наступления Сербии, но рассчитывает на ее готовность к движению вперед, как только это потребуется по условиям общей обстановки.

Сердечные отношения между великим князем главнокомандующим и главами сербского и черногорского домов не служили, однако, помехой к внимательному наблюдению за тем, чтобы усилия их войск были направлены в сторону главной задачи, т. е. к борьбе с вооруженными силами Австрии. В этом отношении не раз делались указания как сербскому, так и черногорскому правительству, дабы войска этих государств не уклонялись от общего плана действий. Им внушалось, что сепаратные попытки захватить в свое владение тот или другой населенный пункт или географический рубеж, будь то в Албании или в Боснии, отнюдь не предрешают присуждения данного предмета захватчику при будущем заключении мира.

Поводом к разного рода подозрениям в несоответственном влиянии на военные операции черногорского князя служило, между прочим, присутствие в Ставке черногорского военного представителя генерала Мартиновича, не соответствовавшего ни по чину, ни по возрасту незначительным силам, которые Черногория могла выставить для общей борьбы.

Генерал Мартинович прибыл в Ставку позднее представителей других военных держав Согласия; он держал себя чрезвычайно скромно, и лично я никогда не замечал, чтобы он пользовался в каком-либо отношении особым покровительством Верховного главнокомандующего.

4. Вопрос о привлечении Румынии к державам Согласия

До войны Румыния официально примыкала к союзу Центральных держав, связав себя еще в 1900 г. военным соглашением с Австро-Венгрией. Заключенная между этими государствами конвенция была направлена против России и Болгарии, почему эти последние страны и пришли к необходимости ответного соглашения, каковое и состоялось в 1902 г. Однако с течением времени изменившаяся политическая обстановка ослабила внутреннюю силу и значение обоих этих договоров.

Политические партии, стоявшие в Бухаресте у власти, постепенно дали себе ясный отчет в том, что на пути национального объединения румын стоит ближайшим образом Австро-Венгрия. В силу этого изменилось прежнее отношение Румынии к Дунайской монархии. Румыния отказалась от враждебного отношения к России и стала искать путей сближения с ней. Симпатии к Берлину сохранились лишь при дворе как следствие родственных связей царствовавших в Германии и Румынии династий, да еще в некоторых общественных группировках, отодвинутых внутренней политикой, однако, на задний план.

Поворот иностранной политики Румынии в сторону России, в оценке Главного управления Генерального штаба, не являлся особо существенным фактором при войне с Центральными державами. Румынская армия никогда не считалась в России первоклассной и менее всего была пригодна для наступательных целей. Она всегда страдала отсутствием соответственного технического оборудования и недостатком боевого снабжения. Поэтому помощь ее при вторжении русских войск в Австро-Венгрию не могла быть значительной. При оборонительном же образе действий протяжение фронта Румынии оказывалось несоответственно великим по сравнению с выставляемыми ею силами, почему присоединение румынских вооруженных сил к России также не давало последней заметного усиления; скорее наоборот. Между тем притязательность Румынии была у нас хорошо известна. Таким образом, для России наилучшей формой участия Румынии в войне должно было почитаться пребывание последней в состоянии «благожелательного нейтралитета». Присоединение ее к Согласию могло стать выгодным лишь в том случае, если бы имелась надобность отвлечь Румынию от союза с Центральными державами или же явилась возможность образования блока из всех христианских держав на Балканах против Турции и Австро-Венгрии.

Правительство Братиано, по-видимому, учло последние обстоятельства и задалось целью извлечь для своей страны из создавшегося положения наибольшую пользу. Тщательно лавируя между дипломатическим воздействием держав Согласия, с одной стороны, и Центрального европейского союза – с другой, оно выжидало наиболее выгодных для себя предложений, ведя с обеими сторонами двухсторонние переговоры.

Уже в первый день объявления России войны со стороны Германии А.П. Извольский телеграфировал С.Д. Сазонову, что, по сведениям французского правительства, Румыния как бы выражает склонность к общим действиям с Австро-Венгрией. Примерно такие же сведения были получены и в Петербурге, в Министерстве иностранных дел, из других источников.

Ввиду этих слухов тогдашний президент Французской республики Пуанкаре в беседе с русским послом в Париже высказал, что, по его мнению, следовало бы, не теряя времени, произвести воздействие на Румынию, обещая ей Трансильванию.

Опасаясь присоединения Румынии к врагам держав Согласия, С.Д. Сазонов уполномочил русского посла в Бухаресте Поклевского сделать румынскому правительству соответственное предложение.

«Пока не видно, – сообщал Поклевский, – чтобы Румыния шла на подобное соглашение…»

В самое деле, Братиано ответил, что в предложении держав Согласия он видит ценное доказательство дружеского к Румынии расположения, но что возглавляемое им правительство не может себя сейчас связать соответственным соглашением, хотя и не желало бы от него совершенно отказаться в ожидании обстановки, при которой Румыния найдет возможным изменить занятое ею положение абсолютно нейтральной страны.