подданных у повелителя Горной Аравии было в несколько раз меньше. Земли Ренольда представляли собой почти безводную пустыню — горы, долины, окрашенные одной и той же жёлтой краской разных оттенков, где-то более светлых, где-то тёмных или, точнее, грязных тонов. Особенно контрастными казались среди всего этого зелёные пятна оазисов, главных источников богатства барона Керака. Соль из копей у Мёртвого моря, сахар из Пальмиры также приносили доход сеньору. Ну и, разумеется, стада кочевников. Бедуины безропотно платили франкам дань — ведь платить всегда кому-нибудь нужно, так не всё ли равно, какому богу молится тот, кому следует отдавать положенное?

Бедные сыны Аравии, родины ислама и коллеги пророка Мухаммеда по ремеслу, были не больше мусульманами, чем сеньор Трансиордании — христианином. Хотя при случае и они и он не ленились поминать имя Божье: «Да будет на то воля Господа!»; или так: «Аллах велик, да смилуется он над правоверными!» Смилуется? При таком соседе, как Ренольд де Шатийон, — едва ли.

Впрочем, это смотря по тому, о каких правоверных идёт речь. Правоверный шейх Дауд, разбойничьи шайки которого вырезали на пути домой безоружных правоверных египтян, разбитых франками при Монжисаре, не раз помогал иб-ринзу кафиров Арно в его явно не угодных Аллаху делах. Правда, поскольку слово «аллах» и означает бог, а он един на небе, то, возможно, убийство как христиан так и мусульман, для него в равной степени противно или... приятно. Последнего также не следует исключать, особенно учитывая многочисленные примеры из собственного горького опыта человечества, который оно почерпнуло в ходе длительного и трудного процесса эволюции.

В общем, пока франки Иерусалима и турки Дамаска и Каира выясняли, чей бог лучше или кто из них правильнее ему молится, князь Ренольд и шейх Дауд пришли к выводу, что настало время заняться решением практических вопросов, пополнением собственной казны за счёт благочестивых мусульманских паломников. Ренольд и Дауд давно собирались как следует поохотиться к востоку от Красного моря, в аль-Хиджазе, земле, также принадлежавшей султану Египта, — да что же это такое, куда ни повернись, везде уже он?!

Тем временем двухлетнее перемирие между королём Иерусалима и Салах ед-Дином, в подписании которого участвовал и Ренольд, сделало турок совершенно беспечными — они начали ездить туда-сюда, когда только им заблагорассудится и, что самое возмутительное, почти без охраны.

Наконец благоприятный момент представился.

В начале лета в резиденцию сеньора Петры прилетела весть о том, что огромный караван вышел из Сирии в Мекку. Князь собрал войска и двинулся на юг, имея целью осадить Айлу, заявив, что хватит-де неверным поганить своим присутствием стены христианской крепости! Странно, что при этом Ренольд взял в поход лишь тех, у кого имелись по две и более лошади, а что касается осадных приспособлений, то их он как-то даже и не подумал захватить с собой, вероятно полагая, что Господь и без того дарует ему немедленную победу — ну как же может Иисус не помочь столь благочестивому христианину?

На пути к заливу Акаба франки вдруг резко повернули влево и, двигаясь в восточном направлении, через несколько дней пути повстречали бедуинов, которые и сообщили, что караван уже миновал то место, где они первоначально собирались напасть на него. Дауд не особенно волновался, он хорошо знал дорогу, по которой двигались паломники и купцы, и предложил напасть на них неподалёку от оазиса на развилке, прежде чем часть караванщиков свернёт к Тайме.

Проделав пусть более чем в сто лье, франки и их союзники нагнали караван на расстоянии одного перехода от оазиса.

Оттуда, где расположились участники рейда, хорошо просматривалась местность, на которой разбили лагерь ничего не подозревавшие мусульмане. Они, конечно, также видели костры, разведённые дружинами Ренольда и Дауда, но даже и не догадывались о целях соседей. Да и разве могла сравниться жалкая лужица огоньков где-то в стороне в горах с морем огней, разожжённых паломниками на равнине?

Этьении очень не хотелось отпускать в поход сына, но Ренольд настоял: парень уже входил в возраст, и ему предстояло вскоре надеть шпоры. Прежде этого ему, как и любому другому благородному юноше, надлежало полной мерой отведать жизни настоящего солдата, а где же сделать это лучше всего, как не на войне? По закону, не принёсший омажа юноша участвовал в рейде в качестве сержана, или ескьюера взрослого рыцаря, — князь определил пасынка в щитоносцы к Жослену.

Нельзя сказать, чтобы Храмовник очень обрадовался — Онфрэ явно родился не для битв, он рос при матери, которая, по единодушному убеждению большинства воинов, слишком уж берегла сыночка. Не то, чтобы Онфрэ отказывался выполнять нелёгкие обязанности слуги, он честно старался, но толку от его стараний выходило немного. Однако другого оруженосца у Жослена не имелось, и потому ему чуть ли не всё приходилось делать самому. Поскольку ескьюер Храмовника являлся одновременно и наследником сеньора Трансиордании, Онфрэ делались кое-какие послабления, например, ему позволялось сидеть за одним столом, точнее, у одного костра с Ренольдом.

В ночь перед делом здесь же оказался и вождь бедуинов, пришедший к князю в гости. Они выпили, поговорили о том о сём.

— Скажи, сеньор Дауд, — начал Караколь, любимый оруженосец князя, выполнявший здесь и роль виночерпия, и прислуживавший господину за трапезой. — Как же так получается, что Аллах не разрешает правоверным пить вина, а ты и твои разудалые храбрецы пьют его? Да как пьют?! Даже и среди тамплиеров не всякий за ними угонится. Хотя среди них немало больших мастеров опорожнять чаши, божиться и костерить всех кого ни попадя на чём свет стоит.

Говорил Караколь, большой любитель пошутить и позадирать рыцарей, особенно Жослена, на ужасном подобии арабского, однако суть вопроса шейх всё же понял.

— Да, — сказал он, кивая, — Аллах в этом смысле очень строг. Но сейчас ночь, и он спит.

— А вдруг нет? — делая страшные глаза, поинтересовался Караколь. — Вдруг он бодрствует и всё видит?

— Должен же он когда-нибудь отдыхать? — произнёс Дауд, складывая ладони лодочкой и поднимая глаза к глубокому чёрному небу, искрившемуся мириадами больших и малых звёзд. — А потом... у него столько забот, разве есть время следить за каким-то бедным пастухом?

Бедным пастухом вождь кочевников именовал себя; он был отнюдь не прост, ценил свободу больше жизни и уж тем более больше какого-то там Аллаха. Дауд ненавидел всех правителей, стремившихся надеть на него ошейник, особенно когда те пытались использовать для достижения своих целей религию, старались отобрать у него волю под предлогом необходимости объединения