В дырявой тени жухлого ивняка расстелили старую плащ-палатку – Сашкин персональный вклад в общее дело. Оказалось, что Лиза притаранила большую кастрюлю с винегретом, под всеобщие крики одобрения торжественно водруженную в центре. Сама она застенчиво удалилась в кусты, а мужчины, облаченные в одинаковые синие трусы, достигавшие им почти до колен, разделились. Дочерна загорелый Скрынников и совершенно белый Слепко беззаботно плюхнулись в воду, а Романовский, будучи человеком ответственным, собрал сначала все принесенные бутылки: три с водкой и одну каберне и поместил это богатство в известную ему лужу посреди крапивных зарослей, со дна которой бил ледяной родничок. Сделав дело, он перехватил из продуктовой кучи крупный, но крепкий огурец, шероховатый, с колючими пупырышками, и, хрустя им, неторопливо раздвигая мощным волосатым торсом блюдца кувшинок, вступил в темные, покойные воды.

Евгений Семенович неплохо плавал, настоящим спортивным брассом. Голова его ритмично мелькала уже у противоположного берега. Сашка, шлепая по-собачьи руками и ногами, старался держаться поближе к Левицкой, заметно опасаясь заплыть на глубокое место. Но та, вдруг резко изогнувшись, ушла под воду, вынырнула далеко и нескоро и рванула размашистыми саженками в сторону Слепко. Романовский, тот вообще не плавал, а стоял, погрузившись по грудь, и водил широко разведенными руками, задумчиво плеща во все стороны радужные водяные веера, особенно норовя попасть в морду суетливо подгребавшему Скрынникову.

Почувствовав через некоторое время зверский аппетит, они, мокрые и счастливые, расположились вокруг кастрюли с винегретом. Немало имелось и другой снеди: вареная в мундире картошка, огурцы, помидоры, охапка зеленого лука и миска присланных Натальей котлет, богато нашпигованных чесночком. Феликс многозначительно промычал с набитым ртом, что самое интересное еще впереди. Вначале ели молча. Откупорили и распили первую поллитровку, причем Евгений Семенович неожиданно согласился, чтобы и ему капнули на донышко. Сашка сосредоточенно жевал, подтянув к подбородку острые коленки, и косил блудливым глазом в сторону Лизы. На ней были шелковые трусики на резинках и обтягивающая красная майка с белым номером «41» на спине, которая, намокнув, сделалась полупрозрачной. В конце концов Феликс не выдержал и послал паршивца за хворостом. Скрынников попытался было динамить, но, увидев, что Романовский достает из мешка замаринованной с вечера свиной окорок, проникся и безропотно скрылся в зарослях.

Основательно заморив червячка, Евгений Семенович улегся на спину, подсунул ладони под коротко стриженный затылок и, посасывая сладковатую травинку, принялся обозревать голубизну небес. Лиза и увязавшийся за нею с видом дрессированной собачки Сашка пошли опять купаться, а Феликс, пыхтя, кромсал мясо и нанизывал его на ошкуренные ивовые веточки. Евгений Семенович малость задремал. Не тут-то было – расшалившаяся Левицкая плеснула ему на живот водой из купальной шапочки. Потом все они с почтительным интересом следили за священнодействиями Феликса над тлеющим костром, причем безвольный Скрынников, нацепив на прутик последнюю котлету, тоже принялся жарить ее над углями, опрометчиво утверждая, что хорошая котлетка в сто раз вкуснее любой свинины. Через несколько минут все четверо волками вгрызались в шашлык, заедая длинными сочными перьями лука, тыкали огрызками огурцов в кучку крупной сероватой соли и не забывали регулярно чокаться. Начальник шахты лично уговорил полбутылки красного, а его бесшабашные подчиненные – вторую поллитровочку.

Когда все наелись, то есть не то чтобы совсем наелись, но все же настолько, чтобы почувствовать потребность в небольшой передышке, в запасе оставалось еще порядочно мяса, винегрета, да и выпивки тоже. Левицкая легко поднялась с места и направилась к мальчишкам, удившим неподалеку мелкую рыбешку. Выклянчив у них удочку, она принялась азартно дергать пескарей. Силуэт ее на фоне сверкающей речной ряби, по правде говоря, мало чем отличался от мальчишечьего. Слепко и Романовский отвалились на редкую травку и затеяли неторопливую беседу, а Скрынников продолжал неутомимо жевать.

– Ладно, отложим мы опять строительство, а что потом? – рассерженно гудел Феликс. – Нет, ты не отвиливай, ты объясни!

– Вот реорганизуем шахту, тогда уж…

– Так у тебя, как известно, планов громадьё, реорганизация уже по второму кругу пошла.

– Правильно, она и не должна никогда прекращаться.

– Значит, жилье строить мы вообще не начнем?

– Ну почему? Со временем дойдут руки и до второстепенных вопросов.

– Народ поувольняется на …, и вся твоя рехонструкция с модер…яцией гикнутся к …й матери!

– Не дадим! И потом, заработки-то у них растут!

– Нормы растут еще быстрее!

– Это, друг мой, азы политэкономии. А насчет того, что кто-то там поувольняется, был тут уже один, тоже все на эту тему выступал.

– А ты меня не пужай, я не из пужливых! Проблема налицо, не отвертишься!

– Да согласен я, со всеми согласен! Построю я вам эти дома! Только, может, не сейчас, а… в том году, наверное.

– Слышь, Сашка, одолжение нам огромное делает, мы ему теперь в ножки кланяться должны!

– Я не гордый, я и поклониться могу, – Скрынников с сомнением осмотрел остатки винегрета, потом, очевидно приняв непростое решение, скрутил в жгут пучок лука, засунул его в рот и продолжил процесс монотонного жевания.

– Нет, ты брось жрать-то! Скажи, прав я?

– Не-а. Не совсем. Ты прав в том смысле, что то, что Женька, то есть Евгений Семеныч, говорит – это типичнейший левый уклон, но и он прав, потому что если план провалим, нас тут всех к …й матери в бараний рог скрутят, а если перевыполним, то как раз наоборот, очень хорошо нам будет.

– Ты, Скрынников, кончай ярлыки навешивать! Тоже мне. А в целом, что же, верно суть ухватываешь, то есть в том смысле, что я прав.

– Ну конечно, – захохотал Романовский.

– Но тут всплывает одна малюсенькая проблемка, – меланхолично продолжил Сашка.

– И в чем же она?

– В тебе. Ты у нас царь и бог. Захочешь, люди уже в этом году новоселье справят, не захочешь – по гроб жизни на нарах клопов кормить будут. Вот парк ты захотел, и пожалуйста – есть теперь у нас в поселке парк, качели-карусели, танцы-шманцы. А кино, скажем, ты не захотел, и нету кина. А я, может, кино предпочитаю.

– Кто о чем, а вшивый о бане. Постановление парткома по этому вопросу было и общее собрание.

– Да ты ж там всем вертишь как хочешь! Один все решаешь! Это как называется? Самодер-ржавие!

– Демократическим централизмом это называется. И заметь, вся ответственность на мне!

– Кончай теории разводить, в кои веки выбрались. Кстати, Жень, насчет ответственности. А что будет, когда ты ошибешься по-крупному?

– Что будет, что будет? Вломят мне тогда по-крупному, и всего делов.

– Да. Я бы так не смог. А ты, Лиз, чего про это самое думаешь? – обернулся Феликс к подошедшей Левицкой.