к лицедейству, либо же те, кто плохо справлялся по основным дисциплинам и хотел заработать дополнительные балы за активное участие в факультативах. Но я за время отсутствия Верстовского подтянула собственную учебу до таких высот, что лишние балы были мне ни к чему.

После обеда Юля с Маринкой упорхнули на очередную репетицию, а я отправилась погулять по коридорам университета. И сама не заметила, как ноги по привычке принесли меня в административный корпус — я не раз гуляла по нему за последние месяцы, полюбила его тишину, сквозняки, деревянные панели на стенах, занесенные снегом карнизы с обратной стороны высоких окон. Застекленный переход между корпусами, полный света даже в промозглые зимние дни, снизу-доверху заставленный вечнозелеными растениями… Гуляла и вспоминала, как Рома впервые подвел меня к одной из дубовых дверей в этом корпусе и познакомил со своим отцом. И как я сама потом несколько раз приходила в кабинет Верстовского…

Я даже мечтала снова побывать в библиотеке, посетить «наше с ним место» в недрах темного лабиринта из книжных стеллажей, но для этого пришлось бы пробиться через заслон в лице Любови Ефремовны, которая за столько месяцев так меня и не позабыла…

В отличие от самого Верстовского, похоже.

Если коротко, то я в одиночку слонялась по пустынным романтичным местам и воображала себе невесть что. Добрав с момента отъезда декана недостающие мне психопатические черты, чтобы с чистым сердцем именовать себя «настоящим писателем».

Я подошла к кабинету Верстовского и прислонила ухо к двери — тоже лишь для того, чтобы отдать дань традиции: привыкла, что за ней всегда царит тишина. Но в этот раз тишина отступила перед приглушенными, еле слышными голосами. Мужским, долетающим до меня смутно знакомым низким рокотом, и женским, тихо позвякивающим колокольчиком.

Меня будто прошибло током от осознания того, что нас с деканом впервые за столько времени разделяет всего лишь одна дверь. Я не могла разобрать, о чем говорят эти двое, но ужасно ревновала и заранее сходила с ума… Оторваться от подслушивания непрослушиваемого не было никаких сил. Наверное, я стояла бы так вечно, пока не превратилась в ископаемое, но колокольчик и рокот вдруг начали становиться громче и ближе.

Я не сразу поняла, что это значит, а потому лишь успела отпрыгнуть на достаточное расстояние, чтобы факт моего шпионства стал чуть менее явным. Дверь открылась, чуть не стукнув меня по лбу, и на пороге показались увлеченные беседой Вениамин с Аделаидой.

— Маргарита? — стажерка очень удивилась, найдя под дверью ошалелую студентку. — Что ты здесь делаешь?

Верстовский не сказал ничего. Лишь посмотрел одним из своих самых холодных и непонимающих взглядом, в который, правда, примешивалась толика растерянности.

Какой унижение! Я открыла и закрыла рот, чувствуя, как щеки наливаются предательской краской. Сказать, что оказалась здесь случайно — случайно в пустом коридоре, куда и студенты-то почти не заглядывают?.. Бред. У меня не было ни одного мало-мальски достойного оправдания. А те, что были, выглядели такими же жалкими, как и сама я, зачем-то припершаяся к кабинету Верстовского…

— Здравствуйте, Вениамин Эдуардович, — наконец пискнула я.

— Здравствуйте, Красовская, — неохотно сказал он. — Чем могу быть полезен?

Вот уж не думала, что наше первое приветствие за столь долгое время окажется настолько формальным. Если он таким образом «шифруется», чтобы не рассекретить наших отношений и не показать своей огромной любви ко мне, то уж больно хорошо у него это получается!

— Я хотела уточнить насчет расписания… летней сессии… порядка сдачи экзаменов и… весеннего спектакля, — да уж, конспиратор из меня аховый. Свалила все в кучу, даже не подумав связать это «все» в более-менее стройные предложения.

— До летней сессии еще достаточно времени, Красовская, — декан осадил мое смущенное блеянье. Он подвинул меня в сторону, так как иначе выйти из кабинета не получалось, и прикрыл дверь. — И, кстати, любые вопросы, касающиеся академической деятельности, нужно решать через вашего старосту.

Да, он меня потрогал, но в данный момент это значения уже не имело. У меня сжались кулаки, а из ушей тоненькой струйкой повалил пар. Ах, он у нас теперь важная птица, оказывается! А раньше и незаметно было. Когда он меня лапал в библиотеке, например, присутствие старосты вовсе не понадобилось! Или когда трахал в своей спальне…

Видимо, он понял по моему лицу, что я на грани того, чтобы ляпнуть что-нибудь неуместное, и решил все-таки выслушать меня.

— Ада, ты пока спускайся, а я переговорю со студенткой и присоединюсь к тебе.

— Конечно, Веня, — она легко прикоснулась к его руке и пошла по коридору в сторону лестницы.

Ада и Веня. Веня и Ада. Если и могло быть нечто более ужасное, так это то прикосновение, которым она его одарила напоследок… Декан не стал приглашать меня внутрь, как пригласил ее, а просто прислонился спиной к двери и сложил руки на груди, готовясь внимать, а я… Я стояла, как оглушенная, пытаясь собрать себя заново и не взорваться на кусочки от того, что происходило в моей душе. Ведь в реальности Верстовский оказался еще более красивым и притягательным, чем в моих воспоминаниях и мечтах. От него безумно приятно пахло, и этот его голос…

И потому что теперь все поменялось местами… я влюблена, а ему будто бы нет никакого дела!

— Так что там по поводу расписания, Красовская? — мягким, но по-прежнему ужасно отстраненным тоном спросил отец Ромки. Без Аделаиды он снова был ко мне на «ты» — это радовало, но больше поводов для радости не находилось. Чутье подсказывало — носиться со мной как с писаной торбой он больше не будет.

— Так значит, вы меня все-таки обманули тогда! — все мое разочарование вылилось в одно-единственное гневное предложение.

— Когда? — декан приподнял бровь.

— Когда утверждали, что между вами с Аделаидой чисто деловые отношения! — выплюнула я.

Верстовский картинно задумался.

— Не припомню такого. Это ведь было очень и очень давно… — последнее слово Вениамин выделил интонационно, так что не оставалось никаких сомнений — сейчас он начнет давить на то, что между нами все быльем поросло, зачахло за сроком давности.

А я ведь не поленюсь и расцарапаю ему лицо! Посмотрим, как он после этого будет спускаться к своей «Адочке»!

— Могу допустить… Во сколько там первые признаки склезора начинаются, в сорок или даже раньше?

— Так, Красовская… — декан выпрямился и насупил брови. — Ты, видимо, решила продолжить доводить меня и во втором семестре…

— Нет! Я вообще не об этом думала, когда шла сюда…

— Неужели? — он навис надо мной.

Я прикусила губу, взволнованно глядя на него. У