Айрис и ее супруг испуганно переглянулись. Когда Редж услышал, что шум, поднятый репортерской братией, стал ослабевать, он сквозь просвет между занавесками видел, как Перро выпроваживает журналистов из сада. Хотя бы из благодарности констебля следовало впустить.

То же самое подсказывал здравый смысл. В конце концов, им с Айрис придется рано или поздно отворить перед кем-то дверь. Или, сколь ни жутко, выйти самим. К тому же можно надеяться, что интерес этих двоих, как лиц официальных, не будет слишком уж мучителен.

Для викария посещение дома, где поселилась скорбь, было делом привычным. Многолетний опыт научил его отыскивать нужные слова. Надо отдать ему должное: в каждом отдельном случае он искренне старался сочувствовать и обходиться без пошлых, затертых штампов.

Однако, переступив порог этого дома страданий, викарий понял, что абсолютно бессилен. Сам бездетный, он знал тем не менее, что все им сказанное будет звучать чудовищно перед лицом такого горя. Поэтому он топтался посреди холла, одной ногой в луже, оставленной пуделем. Сама Шона, всеми забытая, свернулась на ступеньках лестницы, уткнув между лапками нос.

Обстоятельно и спокойно за дело взялся Перро. Айрис, распрямив толстые ноги и вытянув руки вдоль тела, неподвижно лежала на диване, словно на катафалке. Редж застыл посреди комнаты, совершенно потерянный, как будто ожидал чьих-то указаний.

Перро поставил чай и, пока готовил бутерброды, как бы между делом, тихим, ровным голосом ненавязчиво расспрашивал Реджа о самых будничных вещах: заходил ли доктор, выписал ли какие-нибудь лекарства, которые следует купить? Может, Перро стоит по поручению Реджа позвонить кому-либо?

— Мы не подходим к телефону, — сказал Редж.

Наблюдая за грамотными действиями констебля, викарий почувствовал себя не просто бесполезным, а еще и лишним. Он неловко опустился на пуфик возле дивана и взял Айрис за руку. Несмотря на духоту в комнате, рука ее была холодна как лед. Она не открыла глаз и никак не отреагировала на его присутствие.

Он вспомнил, как схожие обстоятельства привели его десять дней назад в соседний дом. Тогда от него тоже не было толку. И результатом его ежедневных молитв о восстановлении мира и благоденствия для всех и каждого в Фосетт-Грине явились две насильственные смерти, одна за другой. Если преподобный Брим и сомневался, что пути Господни неисповедимы, то теперь последние сомнения рассеялись.

— Моя супруга… — начал он, нервно кашлянув. — Еда… Если что-нибудь надо, я принесу. С радостью. Хотите — побудьте у нас пару дней… То есть вообще сколько захотите…

Ему никто не ответил.

Перро, вложив чашку с чаем в руки Реджа и убедившись, что тот ее не выпустит, присел, не переставая говорить. Время от времени он замолкал, ожидая отклика, и Редж иногда отзывался. Перро объяснил, что полиция, очень возможно, захочет еще раз побеседовать с ним и Айрис, но давить и приставать к ним никто не будет. Он лично готов присутствовать при этих беседах, если им так спокойнее. И наконец, попросил известить его, если они предпочтут какое-то время пожить у друзей или родственников.

Викарий, зачарованно следивший за бабочкой на стрелке часов, оживился, когда собачонка снова заскулила и стала скрестись в дверь. Он понял, что для него нашлось-таки конкретное дело.

По совету Перро преподобный Брим вывел Шону на участок позади дома. Уже чувствуя себя виноватой за лужу в доме и опасаясь опозориться серьезнее, Шона с радостным лаем кинулась вперед и облегчилась посреди безупречной лужайки Реджа, поерзала задом по траве и выжидающе воззрилась на викария, который в свою очередь нерешительно посмотрел на нее. Ни он, ни миссис Брим не были особыми любителями живности, хотя в случае необходимости брали на себя заботу о хомячке, квартирующем в воскресной школе.

Неожиданно отца Брима ослепила вспышка. Вместе с пониманием, что его выследил фотограф, ему тут же представился сопроводительный текст: «Викарий похищает единственное утешение убитых горем родителей». И он поспешил вернуться в дом.

Барнаби в столовой расправлялся с двумя помидорами, ломтиком цельнозернового пшеничного хлеба, кусочком сыра «глостер» и большой грушей, когда пришла новость из Хитроу. Нашелся свидетель, вернее, свидетельница, которая не только встретила Бренду в ночь ее гибели, но и видела Алана Холлингсворта. Двойной приз, так сказать. Девушка обслуживала клиентов за кассой кафе-мороженого в первом терминале. Ее смена закончилась в три тридцать.

Первая половина их второй поездки в аэропорт проходила в молчании. Барнаби с головой ушел в раздумья о том, что уже известно по делу, пребывая в надежде, что вскоре в руки ему свалится нечто стоящее. Трой искал повода для недовольства, чтобы скоротать нудную дорогу.

Перебрав несколько, он остановился на самом близком его сердцу — на несправедливости выплат за использование на службе личных машин. И в мозгу его словно бы вспыхнул газетный заголовок: «Почему они всегда ездят на „ровере“?»

С каждой милей сорок две целых и одна десятая пенса отправляются в карман старого пня. За двадцать восемь дней набегает неплохая сумма, даже если вычесть плату за бензин.

И можно подумать, что старик в них нуждается! Только не он, с его нехилым жалованьем и гарантированной пенсией, в отсутствие малых детей и невыплаченной ипотеки. Но разве он согласится ездить на «косуорте» Троя? Ни за что на свете, черт его подери!

Ладно-ладно, положим, он порядочный кабан и в «косси» ему было бы тесновато. Но разве что-нибудь изменилось бы, владей сержант более просторной машиной?

Ко всему прочему, старина Том — большой меломан. А «ровер» — тут не поспоришь — в этом отношении оснащен как надо. Но все это пустая трата места, если посмотреть, какие записи он слушает. Эти его так называемые певцы и певицы воркуют и щебечут, будто канарейки в брачный сезон… А музыканты? Тоже мне музыканты — пиликанье, звяканье и скрип.

Словно прочитав его мысли, старший инспектор протянул начальственную длань, выбрал диск и включил звук на полную мощность. Грудной, необычайно глубокий и чистый голос заполнил собой пространство машины и, вырвавшись из окна, всколыхнул неподвижный воздух летнего дня.

Пение продолжалось до тех пор, пока они не встроились в очередь на временную парковку терминала номер один. Трой вынужден был признать, что это еще куда ни шло. По крайней мере, пение было мелодичным, что случается не всегда.

— За душу берет, правда, шеф? — небрежно заметил Трой, пока они подыскивали место для парковки. — Это, похоже, та самая Сесилия Берторелли[54]? Верно? — Он очень старался запомнить чудно́е имя, чтобы сделать приятное шефу.

— Нет, — ответил старший инспектор Барнаби. — Это моя жена.

Барнаби решил, что лучше будет не тащить свидетельницу в полицию, а поговорить с ней прямо на рабочем месте, где она будет чувствовать себя свободнее. Кроме того, в какой-то момент ему, возможно, понадобится взглянуть на место действия с ее точки зрения.