Мысль возникла не сразу – видно, герцог был занят важными делами и не мог отозваться. Но она возникла!

– Предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по слабости характера, – сказал он. – Так кто тут у нас отличается слабостью характера? Это не ваши друзья, которые ищут беглеца. Они-то как раз сильны духом. Это и не вы – в вас, моя дорогая, я уверен. Так кто же?

– Я поняла! – ответила Анриэтта. – Он, разрази его гром небесный, знает, что Шумилов ищет его! И тех, кто забрал его из маастрихтской тюрьмы, он предупредит: за мной гонятся московиты, они идут по следу, они где-то близко!

Эту мысль следовало додумать до конца. Если Ордина-Нащокина-младшего вместе с его товарищем забрали иезуиты, то они, скорее всего, сперва запугали его, потом принялись соблазнять какими-то благами. Если они его в тюрьму не вернули – значит, соблазнился… и поступил на службу к ордену, который пока еще не был открытым врагом России, но, проникнув в Москву и сумев на первых порах угодить государю и москвичам, таким врагом вполне мог стать… достаточно вспомнить парагвайское государство…

– Гасконец, Гонтран, мы возвращаемся!

На самом деле она не собиралась возвращаться в свой уютный дом, она хотела догнать Ивашку и дальше ехать вместе с ним, если удастся. И еще она хотела найти Шумилова и Петруху живыми!

Лакей и кучер, ничего не понимая, развернули коней. И с четверть часа все трое неслись галопом. Потом Анриэтта придержала свою кобылку, поравнялась с Гонтраном и спросила, каким самым коротким путем можно попасть в Камбрэ так, чтобы не тащиться через весь Париж.

– Мы объедем Париж с запада, сударыня, – ответил удивленный Гонтран, – но придется ехать проселочными дорогами.

– Ничего страшного. Вперед!

Анриэтта на всяких дорогах побывала, всякую грязь повидала, а сейчас по крайней мере было сухо и всадники могли пускать коней галопом, не боясь, что животные будут скользить и падать. Перед перекрестком с версальской дорогой пришлось ждать, в Версаль из Парижа тащились фуры с камнем и кирпичом. Молодой король хотел жить не в тесном и с течением времени приобретшем неистребимый смрад Лувре, не в роскошном Пале-Рояль – он отлично помнил, как ворвались туда возмущенные парижане, и не хотел быть во дворце, который невозможно оборонять. Версальский дворец по его приказу обновляли и расширяли. Анриэтта сердилась, хотя понимала: нужно дать лошадям хоть такой отдых.

– В Понтуазе придется и нам отдохнуть, сударыня, – сказал Гонтран.

– Так это Понтуаз? – спросила Анриэтта, вглядываясь в темное пятно на холме.

– Да, сударыня.

– Едем туда!

В Понтуазе жила незамужняя сестрица ее поклонника, господина де Талейрана, ее городской дом был возле монастыря кармелиток, куда она уже лет пять собиралась удалиться, а сельская усадьба – где-то поблизости от городка, и господин де Талейран не раз уж зазывал туда Анриэтту погостить. Он представил госпожу де Кержан сестре, и Анриэтта сумела понравиться пожилой и чрезвычайно набожной особе. Мадемузель де Талейран была порядком скупа и однажды выгнала служанку, посмевшую съесть на обед больше положенного. Это событие насмешило Париж, а у Анриэтты была отличная память на всякие странные истории.

Она рассказала будущей монахине, что преследует вора, укравшего ее драгоценности, и мадемуазель согласилась: ждать помощи от господина гражданского лейтенанта, которому подчинялся лейтенант по уголовным делам, бесполезно. Как сбежались в Париж во время Фронды мошенники, грабители, бродяги и воры, так до сих пор городским властям не удавалось справиться с этой напастью. Поэтому богомольная мадемуазель спокойно смотрела на Анриэтту в мужском костюме – за время Фронды она и не на такое насмотрелась.

Анриэтта торопилась, что было вполне объяснимо, и мадемуазель де Талейран послала с ней своего лакея – чтобы проводил до усадьбы и велел выдать путешественнице свежих лошадей, а этих – оставить в конюшне. Там же, в усадьбе, Анриэтта со спутниками наскоро перекусила холодным мясом и хлебом. За это время свежих лошадей оседлали.

– Сейчас мы через Лиль-Адан поедем к Компьеню, – сказал Гонтран. – И там уже прямая дорога на Комбрэ. Это будет быстрее всего.

– Хорошо, Гонтран. Раз ты так считаешь, едем через Лиль-Адан, – ответила Анриэтта, соображая, где она сможет перехватить Ивашку. Ему никто свежих лошадей не приготовил, он будет беречь коня, и есть надежда, что где-то возле Компьеня она отыщет братца.

Выехав на большую дорогу, Анриэтта приказала Гасконцу спрашивать кучеров на встречных телегах, не попадался ли им всадник на караковом мерине, в темно-синем плаще и в шляпе без перьев. Были и другие приметы: Ивашка, повинуясь Шумилову и Анриэтте, отрастил длинные волосы, но завивать их не желал – это казалось ему несуразным и нелепым делом. И самая дешевая сбруя, без всяких бляшек, тоже могла считаться приметой.

Вскоре стало ясно, что до Ивашки – около двух лье. Два лье – это для свежей лошади немного, но пускать галопом уставших лошадей Анриэтта не хотела. Меж тем стало темнеть, и она взмолилась Господу, чтобы у братца хватило ума не странствовать в потемках, а заночевать на постоялом дворе.

В Компьене его не оказалось, на трех постоялых дворах его не видали. Кузнецы в двух придорожных кузницах тоже ничего не знали – к ним такой человек не заглядывал.

– Чертов братец… – пробормотала Анриэтта. – Гонтран, Гасконец, едем к Камбрэ. И останавливаемся на первом же постоялом дворе, а завтра с рассветом едем дальше.

Она устала, но держалась в седле прямо. И единственное, что ее беспокоило, – это отсутствие гребня: Анриэтта привыкла на ночь старательно расчесывать косы.

Гасконец и Гонтран переглянулись: госпожа тронулась рассудком! Они понимали, кого преследуют, но впервые видели Анриэтту, захваченную азартом погони.

Но, доехав до безымянного постоялого двора, они там останавливаться не стали – кучер и всадники, сопровождавшие карету, в которой ехали дамы из Камбрэ, направляясь в Париж, предупредили, что час назад слышали справа от дороги выстрелы и предположили, что там шла погоня, но за кем – они понять не смогли.

Экипаж по темной дороге, да еще с уставшими лошадями, тащился медленно – полтора лье в час, и очень было бы удивительно, если два.

– Всего два лье… – сказала Анриэтта. – Наши кони это выдержат. Едем!

– Но, сударыня, если там стреляют… – возразил Гонтран.

– Ну так и мы будем стрелять.

Даже собираясь проехать от квартала Маре до монастыря Пор-Рояль, следовало брать с собой оружие. У Анриэтты было в седельных ольстрах два кавалерийских пистолета. Особой меткости от них ждать не приходилось, но на расстоянии трех шагов попасть в грудь грабителю Анриэтта могла. Кроме того, она взяла с собой рапиру и кинжал. У Гонтрана был то ли тесак, то ли палаш, он утверждал, что это шведское оружие. У Гасконца – шпага и в придачу дага за спиной. Как-то Анриэтта вызвала его на фехтовальную схватку и убедилась, что, когда у Гасконца в правой руке шпага, а в левой дага, он может управиться и с двумя, и, возможно, с тремя противниками. Но, сидя верхом, не очень-то пофехтуешь со стоящим на земле противником. Анриэтта подумала, достала кошелек и приобрела за двадцать су у хозяина постоялого двора деревянные навозные вилы. Эти трехзубые вилы были достаточно длинными, чтобы с седла достать пешего противника, и достаточно острыми, чтобы сильным ударом вогнать их в тело. А хозяин пошлет работника утром в лес, и через час будет иметь такие же вилы, только новые.