Но московиты, оказалось, были слишком близко и вылетели на дорогу.

– Сюда, сюда! – кричала Анриэтта, даже рукой показывая: перебирайтесь на луг, можно уйти по лугу!

В слабом свете фонаря, подвешенного спереди к стенке кареты, она увидела лицо Петрухи, скакавшего первым.

– Сюда, сюда! – продолжала звать она, уже приготовив для стрельбы пистолет.

Петруха на скаку придержал коня и одолел канаву.

Вслед за ним примчались Шумилов и Ивашка.

– Нам стрелять нечем! – крикнул Ивашка. – А их там шестеро!

Анриэтта дала Шумилову свой пистолет.

– Вы наверняка лучше меня стреляете. Бейте в первого – и уходим!

– Нет, – ответил Шумилов. – Лучше вы.

Уже были видны лица всадников, что гнались за московитами. Шумилов выстрелил – и промахнулся. Перезаряжать не было времени, и он ухватил пистолет за дуло, чтобы отбиваться тяжелой рукоятью.

Петруха и Ивашка выдернули из ножен рапиры. Анриэтта достала второй пистолет и поскакала навстречу погоне, надеясь, что с близкого расстояния все же попадет. За ней поспешил Гасконец. Доставать клинок он пока не стал, а выставил перед собой вилы. При везении он мог сбросить этими вилами всадника с коня. Гонтран следил за тем, как разворачивается боком карета. Понять этот маневр он был не в состоянии – до той поры, пока из окна не стали стрелять. Но сидевшие в карете люди целились не в московитов – они, сделав три выстрела, сбили одного из всадников, что преследовали Шумилова, Петруху и Ивашку.

Дальше была драка – и неизвестно, чем бы она закончилась, если бы не четверо верховых, сопровождавших карету. Они тоже принялись стрелять.

Неприятель отступил и убрался – боезапас был расстрелян, трое ранены, а вчетвером воевать против десятерых – как-то не с руки.

Анриэтта подъехала к неожиданным спасителям и заговорила с ними по-английски. Но ее благодарственная речь оказалась очень короткой. Дверца кареты отворилась, и Анриэтта услышала знакомый голос:

– Такие истории случаются только с тобой, моя милая!

Но прежде, чем Анриэтта успела осознать происходящее, возле кареты оказался Ивашка – и Дениза соскочила прямо в его объятия.

Они стояли, ничего не слыша и не желая размыкать рук. Слова были совершенно лишними: какие слова, когда совершилось чудо? Поцелуи – даже те были сейчас лишними.

Единственным разумным человеком оказался Гасконец.

– Надо убираться отсюда поскорее, сударыня, – сказал он изумленной Анриэтте.

Наконец Дениза чуть отстранила от себя мужа и смогла расцеловаться с названой сестрой.

– Садись ко мне в карету и приказывай кучеру, куда нас везти, – сказала она. – И ты садись к нам, любовь моя.

Ивашка от счастья утратил всякое соображение.

Карета опять с трудом развернулась и покатила к Парижу. Сзади рысью ехали англичане, Гонтран, Гасконец, Шумилов и Петруха.

Шумилов был сердит – не мог простить себе промаха. Петруха расспрашивал Гонтрана и Гасконца, он желал знать, как оно все столь ловко получилось. А в тесной карете, не выпуская мужниных рук, Дениза рассказывала Анриэтте все с самого начала.

– Я постоянно ходила в Посольский приказ узнавать, нет ли от вас вестей, – говорила она. – Там одно отвечали: нет, и неведомо, где обретаются. Я познакомилась с женами приказных – жена ведь то разболтает, чего от мужа не добьешься. Так я узнала, что снаряжают посольство в Лондон – поздравлять короля Чарльза с восшествием на престол.

Короля она назвала так, как привыкла с юности.

– И тогда ты пошла к Башмакову! – догадался Ивашка.

– Я рассудила: если Чарльз уже правит Англией, то не при нем ли Анриэтта? А она должна знать, куда вы пропали. Я очень беспокоилась, мой любимый…

Ивашка обнял жену.

– Все, слава богу, хорошо, все хорошо, – повторял он.

– Только странно – Чарльз вернул себе корону летом шестидесятого года, а посольство ваш государь велел отправлять в шестьдесят втором. Не верил он, что ли, что Чарльз усидит на троне? – удивилась Анриэтта.

Ивашка уже привык числить года на европейский лад и не попытался перевести шестьдесят второй на российский «от сотворения мира».

– Сразу ли Башмаков дал позволение? – спросил он.

– Сразу. Когда я объяснила ему, что леди Анриэтта Тревельян, скорее всего, уже в Лондоне, при дворе, потому что она крестная дочь королевы-матери, он все понял. Он тоже очень хотел знать, где вы и что с господином Ординым-Нащокиным-младшим. Он так мне сказал: «Если этот господин уже на том свете, никто по нему плакать не станет, но если бы он погиб, вы, все трое, постарались бы вернуться домой. Значит, он, как видно, еще жив». Я пошла к князю Прозоровскому, которому государь велел ехать послом в Лондон, отдала ему письмо от Башмакова. Князь – молодой человек, для московита довольно образованный, – удивился, но спорить не стал. Если бы мы ехали верхом, а потом на судах, добрались бы месяца за полтора. Решено было двигаться к Риге, а там сесть на судно. Но государь велел собрать целый обоз – ведь более полутора сотен человек ехало, везли гору подарков, вели каких-то особенных лошадей – говорили, что это персидские. А мехов сколько с собой взяли! А персидских ковров?! И на отдельных телегах – охотничьи птицы с сокольниками. Помнишь, каких соколов тогда привезли герцогу Якобу? Я думала, никогда до Лондона не доедем. И очень боялась, что Прозоровский с Желябужским наделают глупостей.

– Отчего это они должны наделать глупостей?

– Они взяли с собой грамоту, написанную бог весть когда. Ваш государь редко шлет послов в Англию, и этот, что грамоту писал, был, видно, последним перед тем, как казнили покойного короля Чарльза. После того отношений с Англией, как я поняла, не было вовсе.

– Да, у нас в приказе лежит государева грамота о высылке английских купцов из России.

Ивашка сам видел список с этой грамоты, подписанной государем первого июня тысяча шестьсот сорок девятого года от Рождества Христова: «Преж сего торговали вы в Московском государстве по государевым жалованным грамотам, каковы даны вам по прошенью государя вашего, аглинского Карлуса короля для братския дружбы и любви. А ныне великому государю нашему ведомо учинилось, что англичане всею землею учинили большое злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти…»

– Так вот, тогда русских послов приняли с почестями, в Вестминстере, и там вышло недоразумение – какую-то бумагу им кто-то из лордов вручил, не вставая со стула, и они заупрямились – бумагу на государево имя нужно подавать стоя. Как-то это дело тогда уладили. Князь Прозоровский в приемах послов участвовал, но то были послы из иных стран. Я ведь видала его под Ригой, он был в государевом полку, и когда к вашему государю послы приезжали, датский, и бранденбургский, и курляндский канцлер Мельхиор фон Фелькерзам, он присутствовал и какие-то важные тонкости уже знал. Но законов, по которым принимают в Лондоне, они с Желябужским не знали и сильно беспокоились – в каких случаях может пострадать честь государя. Вот и я тоже забеспокоилась – я ведь знаю короля Чарльза, он может послов и лежа принять…