– Да, глаза у нее чудесные.

Мне, конечно, не нужно было добавлять, что глаза Сюзанны до жути похожи на мои.

– Она напоминает мне одну девочку, которую я знал в детстве, – вспомнил он.

– Вот как, – сказала я.

– Это была особенная, очень решительная девочка.

Я ничего не ответила. Мою дочь нельзя назвать ни особенной, ни решительной. Может быть, она тверда, как и я, иногда она бывает настойчивой. Я бы остановилась на слове «настойчивая». Но насчет «решительной» – не знаю.

– Я скоро спущусь, – сказал он и тут же зашелся в приступе кашля.

– Как пожелаете, – сказала я. – Вам принести воды?

– Нет, спасибо.

Когда он снова поднял на меня взгляд, я увидела, что губы у него синюшные, а щеки пунцовые. Это не свидетельствовало о хорошем здоровье. Такого же цвета было лицо у моего отца перед тем, как он умер от сердечной недостаточности.

Доктор Беньямин заковылял по коридору, хромая на одну ногу, потом, ступенька за ступенькой, стал подниматься на второй этаж. С собой он нес потрепанный портфель, в котором (как я узнала от фрау Гурланд) лежала какая-то важная рукопись. На то, чтобы преодолеть всего дюжину ступенек, у него ушло минут десять-пятнадцать, и несколько раз я уже думала, что он сейчас свалится вниз. Одна из наших горничных, Лусия, стояла внизу лестницы и с беспокойством наблюдала за ним.

– От старика пахнет, – сказала Сюзанна, сжимая мою руку, чтобы чувствовать себя увереннее.

– Пожалуйста, дорогая. В нашем доме мы не говорим о запахах. Это неприлично. – Я стала расчесывать ей волосы: ее всегда успокаивало, когда я так проявляла к ней внимание. – Бедняге нехорошо. Цвет лица у него совсем плохой. И еще он кашляет и хромает. Очень грустно это.

– А мне-то что? Воняет от него.

Ужасно, когда Сюзанна становится такой – злой, грубой. В окружении здешней деревенщины она меняется не в лучшую сторону, а их дикий каталанский говор успел испортить ее французский язык. Глаголы она теперь употребляет исключительно в настоящем времени, про грамматику совсем забыла. Когда ей что-нибудь нужно, она обычно ворчит или хныкает. Хорошо бы подыскать ей частную школу, например, в Мадриде: какую-нибудь хорошую монастырскую школу, где всем заправляют монахини-кармелитки. Они строги к детям и не допускают грубости. Дома я не так много могу для нее сделать.

Фрау Гурланд явилась ко мне на кухню с выпученными глазами. Волосы у нее – как куст, жесткие, с проседью. По-французски она говорит гортанно, на немецкий манер, как часто можно было услышать в Ницце. В двадцатые годы на Ривьере было полно приезжих немцев, некоторые из них покупали на побережье гостиницы.

– Чем могу помочь? – спросила я, стараясь говорить как можно безучастнее.

– Мой сын голоден, – сказала она. – Он давно ничего не ел.

Я лишь кивнула, не желая сразу обрадовать ее прямым ответом. Я, вообще-то, уже убрала весь буфет.

– Мы сможем еще поесть в холле?

– Придется немного подождать, – сказала я. – Как видите, у нас сейчас не хватает персонала.

Она вела себя возмутительно. Эта женщина напрочь лишена чувства такта и воспитания. А сын ее, подросток, хоть и по-мальчишески хорош собой, какой-то неотесанный. Один раз я застала его за тем, что он, стоя в холле и глядя в окно, ковырял в носу. Будь он моим сыном, я бы его за это отшлепала. В этом возрасте, когда природные инстинкты ведут не туда, куда надо, детей нужно держать в узде. Если пренебречь дисциплиной в раннем детстве, то ошибки придется исправлять позже, когда все уже дается вдвое труднее.

День оказался долгим, и, оттого что я много стояла, у меня опухли лодыжки, но я все-таки снова выставила еду, потом убрала и вымыла с Лусией почти всю посуду. Затем поговорила с Сюзанной о ее школьных делах, удостоверилась, что она помылась, и пустила ее в мою спальню почитать. Из-за грозы ее охватило беспокойство – это и понятно. Дождь все бился в окна, ветер завывал в деревьях, в воде отражались вспышки молний. Где-то распахнулись и хлопали ставни.

– Что это? – спросила Сюзанна.

– Не нужно бояться грозы, – сказала я.

– Я не боюсь.

– Наверное, тебе что-нибудь плохое приснилось сегодня, дорогая. Когда я была маленькой, с моря налетали страшные бури, особенно зимой. Грозы с Атлантики, конечно, хуже всего.

– Мне никогда ничего не снится.

– Неправда, Сюзанна. Ты ведь столько раз просыпалась в слезах… Тебя часто мучают кошмары. Как и всех нас.

– Меня они не мучают, – возразила она.

Мне было досадно. Годам к двенадцати-тринадцати с ней, наверное, совсем сладу не будет. Если так, да без отца в доме, который смог бы совладать с ее взбрыками, то меня, быть может, ждут тяжелые десять лет. Моя мать, бедная женщина, с таким не справлялась. Ей не хватало сил выдерживать тяготы жизни. Обычно она просто не вставала с постели, притворяясь, что у нее болит голова. Мы же оказались на попечении женской прислуги, а после того, как вложенные отцом деньги пропали, мы были предоставлены самим себе.

Я вышла из гостиницы посмотреть, где хлопают ставни. Сюзанну я оставила за чтением при свете горевшей у кровати масляной лампы, который должен был действовать на нее успокаивающе. Стоя в саду, я почувствовала бодрость: от земли шел пар, море бурлило, внизу прибой с шумом разбивался о гальку, яростно разбрасывая брызги. Я, не прячась, позволила дождю хлестать меня по лицу. Щеки пощипывало, но холода я почти не чувствовала.

Негодные ставни стучали на втором этаже, как раз над холлом, в номере, где остановился таинственный профессор Лотт. Я все больше уверялась в том, что это агент французского правительства, хоть с визой у него и было, по всей видимости, все в порядке. Меня начинало беспокоить, что по комнате у него всюду разбросаны книги Сименона и Моэма. У Моэма был дом в нескольких километрах от Ниццы, и мой отец говорил, что он английский шпион. А Сименон, конечно, прохвост. Нужно не упускать из виду, какие книги читают твои постояльцы. По ним всегда можно судить о характере человека.

Я разбудила профессора Лотта и попросила его закрыть ставни. Кажется, я застала его врасплох, но он исполнил мою просьбу. Затем я вернулась на кухню, чтобы выпить стакан молока. Лампа, стоявшая у раковины, мягко освещала мебель из теплого дерева, и от вида чистых поверхностей на душе у меня стало спокойнее. Полезно выпить молока перед сном, и я налила еще стакан Сюзанне. Стоя у раковины, я увидела, как в саду убегают в разные стороны тени каких-то мужчин. У меня заколотилось сердце: не воры ли? Но тут я увидела, как раскачивается огромный кедр, и поняла, что дело, вероятно, лишь в этом.

Внезапно у меня возник порыв рассказать о новых постояльцах сержанту Консуэло. Он только вчера просил меня сообщать ему обо всех подозрительных происшествиях, а в делах, связанных с законом, бдительность никогда не помешает. В чужой стране важно соблюдать местные правила. Нужно даже стараться предвидеть еще не существующие правила и быть готовым выполнять их.