— Заходите, барон, — чуть скосив на меня глаза, радушно произнесла она. — Не стойте на пороге.

Восхитительно — приглашать меня в мою же комнату! В этом была вся Камилла Готье. Я вошел и закрыл дверь на ключ.

— О, мой нежный друг желает обезопасить наше уединение от незваных гостей?

— От одной незваной гостьи не помог даже замок.

— Благодарю за комплимент, Виктор, — без всякой улыбки ответила актриса. — Если вы решили воспользоваться моим визитом для объятий и прочих нежностей, прошу вас несколько повременить. У меня серьезный разговор.

— Неожиданно, — хмыкнул я.

— То, что девушка с такими глазками, такой грудью, талией и бедрами вообще умеет разговаривать, — само по себе неожиданность для большинства мужчин. А уж после той размолвки, — она указала на потолок, намекая на учиненный мною не так давно скандал, — так и вдвойне неожиданно. Однако же, друг мой, банальное чаще всего так скучно, а скука для вас, насколько я могу судить, худшее из зол. Разве я не права?

Она смотрела на меня насмешливым взглядом. Сейчас в ней нельзя было узнать ни романтичной крошки из Митавы, ни страстной возлюбленной, с которой мы коротали ночи по дороге в Париж.

— Что ж, я слушаю.

— Надо бы потупиться и вздохнуть, мол, я не знаю, с чего начать, столько думала, представляла встречу, подбирала слова…

— Это можно опустить, мадемуазель. Это из другой роли.

— Спасибо, Виктор, я знала, что ты поймешь. Так вот, барон де Вержен. Я пришла обратиться к вам за помощью и в обмен предложить свою.

— Мне следует верить?

— Это рискованно, но разумно.

— С первой частью утверждения заранее согласен.

— Попытаюсь убедить в правдивости второй. Если не возражаете, для этого придется немного рассказать о себе, иначе у вас останется превратное суждение о причинах моих поступков. Заметьте, я не пытаюсь обелить себя в ваших глазах и не оправдываюсь. Просто вам лучше знать, что было прежде, чтобы понимать, что есть сейчас и будет впредь.

— Пожалуй, — согласился я.

— Итак, моя дорогая матушка, царство ей небесное, Флоранс Готье была вывезена из Франции в Луизиану на корабле флота его величества с тремя десятками других девушек, в сопроводительных документах которых значилось «проститутка».

Она посмотрела на меня, чтобы оценить произведенный эффект. Должно быть, такое признание ей далось непросто. Впрочем, эта особа была замечательной актрисой, и различить, играет она или говорит правду, я бы не взялся.

— Так вот, — продолжала девушка, — Флоранс не была проституткой, она была актрисой в Бордо. Там ее домогался некий дворянин, матушка не хотела называть его имени. После долгих ухаживаний она сдалась. Увы, бедным актрисам трудно устоять против богатых галантных вертопрахов. Когда же маменька пришла к виновнику сообщить о своей беременности, тот ужасно перепугался, как бы эта новость не дошла до родственников жены, и позаботился, чтобы недавняя пассия отправилась за океан, так сказать, на казенный счет. Там, в Луизиане, у приехавших дам был шанс начать жизнь сначала, хотя, насколько мне известно, воспользовались им единицы.

Матушке повезло: она приглянулась некоему фермеру, который даже взял ее в жены, — она была очень красива. А спустя шесть месяцев родилась я. Отчим так никогда и не стал мне отцом, даже фамилию я всегда носила не его, а мамину. Но все же он кормил меня, одевал и даже научил грамоте. Маменька старалась быть ему доброй женой, однако она не могла стать хорошей фермершей. Она замечательно пела, восхитительно танцевала и декламировала стихи, но впадала в оцепенение при виде коровы. Если она бралась что-то готовить, то даже негры на плантациях отказывались есть ее стряпню, угрожая бунтом. Флоранс умерла, когда мне было десять лет. Как сказал доктор, от тоски.

Вероятно, та же судьба ждала и меня. После смерти матери отчим и вовсе перестал мной интересоваться, я стала для него чем-то вроде кухонной прислуги, из милости жующей свой хлеб. Так продолжаться не могло. Когда мне исполнилось тринадцать, я сбежала из дома и прибилась к театру.

— Играли мальчишек? — спросил я.

Камилла улыбнулась:

— И девочек, и мальчиков, и даже пугливую лань в какой-то глупой пьесе про древних героев. Когда мне исполнилось шестнадцать, мужчины уже вовсю обращали на меня внимание. А к семнадцати я завела первого любовника.

— Арман?

Девушка рассмеялась:

— Он появился спустя два года и был, конечно, далеко не первым. Признаюсь, за это время я многое поняла, и положение, в котором я оказалась, меня не порадовало.

— Все мужчины — козлы? — упреждая традиционный навет, спросил я.

— Ну что вы, барон, я бы никогда не стала делить ложе с козлом. Но даже самый умный из них теряет разум, тиская мою грудь или ягодицы. Чертовски смешно видеть, как в глазах, еще совсем недавно полных мысли, появляется непроницаемый туман, когда тот, кто совсем недавно считал себя повелителем, становится покорным рабом. Будучи умелой любовницей и разумной женщиной, можно сколько угодно держать мужчину в повиновении.

— Не всех, Софи, не преувеличивайте. Не всех.

— Это правда. Хотя, признайтесь, барон, вы тоже пленились легким румянцем, невинными глазками и набухшими сосками под газовым пеньюаром.

Я промолчал, и Камилла победно улыбнулась:

— И все же вы смогли вырваться из медовых сетей. Это делает вам честь. Потому-то я здесь.

— Что ж, забавно, — я усмехнулся. — А как же Арман?

— Арман хорош собой, ловок, отнюдь не глуп и, как я думала, абсолютно послушен. Увы, мы все ошибаемся. Когда-то я спасла ему жизнь…

— Насколько я помню, он был приговорен к смерти из-за вас.

— Ерунда. Он был приговорен за то, что убил человека, который хотел обладать мной. Убил, потому что хотел обладать мною сам. Я благоволила им обоим и вовсе не желала смерти кому бы то ни было. Так что, Виктор, его приговорили не из-за меня. А вот все наши последующие мытарства действительно начались с той самой истории.

— Быть может, они начались потому, что некая прелестная актриса считала, что достойна куда большего, чем представлять на сцене жеманных недотрог и купаться в обожании похотливых юнцов?

— Что вы, среди моих поклонников были и люди вполне зрелые. Но, по сути, друг мой, вы правы. Ведь вы согласны, что я достойна большего?

— Не стану спорить. Тем более, не совсем понимаю, к чему этот разговор. Покровительство Талейрана обеспечит вам высокое положение в обществе.

— Как сейчас, в постели этого гасконского павлина?! — скривилась крошка Софи. — Завтра он сменит меня еще на какую-нибудь миловидную вертихвостку, а ту, наигравшись, на другую, а потом вернется к жене, блистая золотым шитьем и рассыпая кучу пустых комплиментов. Я никогда в жизни не любила мужчину, но согласна попробовать хотя бы научиться уважать их. А Талейран… Игрок в шахматы не привязывается к фигурам. Имеет смысл лишь выигранная партия.