20 сентября был я на свадьбе дочери Вадковского с К…ным. Он два раза говорил мне, что он приложит все свое старание, чтоб пользоваться добрым мнением моим, как бы чувствуя, что скрытое поведение его в отношении к Дадиану известно. Дадиан, конечно, заслужил претерпенное им, но К…н был скрытым орудием в этом случае и позорил старого сослуживца своего из-за угла, а не открыто, как бы всякий обязан был сие сделать.

На днях был у меня К…н. Мы долго разговаривали о делах Грузии, и он на каждом шагу как бы желал оправдаться по следствиям, которые он производил в Грузии. Никак бы не думал я обвинять его в сих делах, ибо разумею, что он только исполнял возложенную на него обязанность; но когда он мне, между прочим, сказал, что не может по сей причине искать службы в Грузии, где всех против себя восстановил, то я стал, в самом деле, думать, что он какими-либо неуместными поступками преступил обязанности свои, к удовлетворению каких-либо личностей. Вообще, он мне не понравился. Он, должен быть, отличный служивый; но я бы никак не поручился за чистоту его намерений и прямое самоотвержение в действиях.

18 декабря я проводил жену с тремя старшими дочерьми, отправившуюся в Москву для свидания с сестрой ее Софьей Григорьевной, возвратившейся из чужих краев в недавнем времени. Жена желала также проехать в Петербург; но я всячески отклонял ее от сей поездки.

Скорняково, 5 января 1843

…Всякое учреждение порядка и меры к ограждению собственности не нравятся сельским жителям наших всех сословий. Привыкши к воровской промышленности, они считают всякую меру благоустройства стеснительной, и нет тех средств, которых бы они не предпринимали для уничтожения порядка, чему им способствует слабое действие правительственных судебных мест.

Вчера читал я свод лесных узаконений, но нигде не нашел распоряжений для охранения лесов от порубок соседей; да если б они и были, кому бы привести их в исполнение при корыстолюбии, водворившемся во всех отраслях правления? В уставе сем однако же рассыпаются в приглашениях владельцев оберегать сию драгоценную собственность свою, предлагают им обращаться за советами и наставлениями в какие-то общества, учрежденные в Москве и Петербурге; но чему в сих обществах научиться? Разве дадут правила, по коим какой-нибудь немецкий профессор выдумал снимать щипчиками разных козявок с деревьев, у которых они подтачивают кору? Приложены штат и положение, сделанное для библиотекарей сих лесных обществ; но не научают, как оберегать леса от похитителей, как побудить земскую полицию к исполнению своей обязанности, и оттого, что она своего дела не делает, погибают у нас леса до невероятности…

Скорняково, 31 октября 1844

Январь месяц сего года был я в Москве по делам отчины. Там часто виделся я с Алексеем Петровичем Ермоловым и проводил у него целые ночи в разговорах о происшествиях старой совместной службы нашей и о настоящих делах Кавказа, которые, под управлением часто сменяемых там начальников, год от года становились хуже. На усиление средств были уже посланы бывший мой корпус и другие части войск из разных мест. Значительные потери, понесенные нами в том краю, произвели всеобщей вопль и говор в России, в особенности же в Москве, где слухи и пересуды более свойственны в кругу людей праздных, коими столица сия наполнена. Громко и нескрытно говорили везде о необходимости назначить на Кавказ Ермолова или меня, как единственных людей, могущих восстановить в том краю дела. Разговоры сии до той степени распространились, что окружный жандармский генерал Перфильев даже доносил о том Бенкендорфу для доклада государю, как об обстоятельстве, заслуживающем, по его мнению, внимания. О сем донесении знал я еще до выезда моего из деревни, отчего я было и раздумывал ехать в Москву, дабы не могли полагать, что я показываю себя в Москве для поддержания своим присутствием сих разговоров; но после, передумав, я решился ехать в том мнении, что мне не следовало обращать внимания на сии слухи, а вести себя и действовать, как мне нужно было, независимо сего обстоятельства.

Разумеется, что при свиданиях моих с Ермоловым, разговор наш часто касался будущности моей, при могущем случиться вступлении моем вновь на поприще службы. Ермолов сказывал мне, что граф Орлов пытался докладывать обо мне государю, но что государь и слышать не хотел. При сем случае, я разуверил Ермолова в ошибочном мнении его о доброжелательстве ко мне Орлова, представив ему дело в настоящем виде, то есть что Орлов не помешал бы мне подвинуться, если бы случай возвел меня без его пособия (ибо в таком случае сопротивление с его стороны могло бы повредить ему в общем мнении), но что он сам не сделает ни шагу, чтобы мне дать ход в том помышлении, что он не надеется в другой раз видеть во мне человека, коего успехами он бы мог воспользоваться, как он сие сделал в последнюю Турецкую экспедицию.

Я спрашивал Ермолова, принял ли бы он место главнокомандующего в Грузии, если б его произвели в фельдмаршалы. Он отвечал, что нет, потому что не находил в себе более тех физических сил, которые нужны для таких занятий. Обо мне говорил он, что могло случиться, что меня назначат командиром того же 5-го корпуса, и что после первых успехов могли бы меня назначить и на место Нейдгарта, который, чувствуя себя не в силах, охотно бы мне предоставил место свое и даже подготовил бы все сам к тому; но теперь, продолжал Алексей Петрович, пока еще не начались военные действия, и в Петербурге полагают еще большие надежды на победы от такого огромного прилива сил на Кавказе, нельзя думать, чтобы меня употребили в сем деле. В мае месяце, говорил он, должно ожидать чего-нибудь; не в мае, так в сентябре, когда они познают, что на Кавказе не увеличение числа войск, но хороших людей начальниками нужно.

Я уже совсем собрался было выехать из Москвы сюда, как разнесся слух, что государя ожидают в Москву. Я счел неприличным выехать в такое время, дабы выезд мой не имел вида укрывательства, и решился дождаться либо приезда государя, либо верного известия о том, что он не располагает быть в Москве. Князь Сергей Михайлович Голицын был в то время в Петербурге, и его со дня на день ожидали в Москву; он должен был привезти о том основательную весть, и я решился дожидаться его приезда. Он приехал чрез несколько дней с вестью, что государь и не думал ехать в Москву. Итак, я выехал в деревню.

Настала весна, я был тревожим в мыслях какими-то ожиданиями, сельское хозяйство перестало занимать меня, и к тому открылось новое обстоятельство, которое усилило думы мои, хотя и совершенно в другом роде.

К сему присоединились недостатки в деньгах, обстоятельство, коему я в семейном быту еще никогда не подвергался. Доходов от имения почти никаких нет от неслыханной дешевизны хлебов, которые я не решаюсь задаром продавать. Из заслуженных мной трех аренд две уже кончились; осталась только одна на два года, и той не доставало на уплату процентов за имение, которое уже три года очищалось арендами и задолжало до 40 000 в капитал, принадлежащий старшей дочери моей: единственное ее достояние, приобретенное многими трудами моими и бережливостью на службе. По сим причинам должен я отказаться от поездки в Петербург, куда призывает меня теща для благословенья сестры покойной жены моей, выходящей замуж[103]. Желал бы и свидеться с людьми образованными, с родными, взглянуть на свет, от коего уже так долго отлучался, и во всем этом встречаю почти непреодолимые препятствия.