Это было бессмысленно, совершенно бессмысленно. К тому моменту как я вновь сел прямо, хладнокровие вернулось ко мне.

Вот и хорошо, сказал Руфус, а теперь я вам кое-что разъясню.

Он полез в пиджачный карман и достал две сигары. Гаванские. В этом боксе было строжайше воспрещено курить, слишком мало здесь было воздуха. Я закурил и вопреки всеобщему правилу затянулся сигарой. Откинулся на стуле, зажав ее в кулаке.

Мы занимаемся правами человека и правами народов, сказал Руфус, и вы, Макс, один из нас. Вы знаете, кто именно подсуетился, чтобы вас взяли к нам на работу. И должны благодарить этого человека.

Он сделал паузу, принялся пускать над столом кольца сигарного дыма. Я не знал, что кому-то пришлось подсуетиться, чтобы меня взяли на работу, и, несмотря на прозвучавший намек, не хотел знать.

Вы плохо обо всем этом думаете, сказал Руфус, вы впутались в дела, которых не понимаете. Мы с Гербертом дружим двадцать лет. И дело тут не в его ремесле. Герберт кое-кого знает и, главное, знает, как с этими людьми обращаться.

С кончика его сигары упала кучка пепла, он перехватил ее на лету и только потом бросил на пол.

Позвольте мне произнести следующее предложение, относящееся непосредственно к Герберту, на моем родном языке, сказал Руфус.

Он откинулся на спинку стула и принялся буравить меня взглядом.

He did mankind some favours which mankind never thanked him for,[29]сказал он.

И ударил ладонью по столу.

Макс, сказал он, поймите меня правильно. Мы тут не даем развернуться третьей мировой войне. Вы ведь не верите, что человечество в отсутствие прав человека и прав наций, в отсутствие ООН, соглашений по разоружению и по запрещению испытаний атомного оружия просуществовало бы предыдущие пятьдесят лет? Это достижение позволяет нам подходить с известной широтой к вопросам морали. Пока человек вносит свою лепту в ежегодное, ежедневное, ежечасное предотвращение самого худшего, мы стараемся не ловить его за руку в мелочах. Герберт — человек абсолютно лишенный нравственных принципов. Он мог бы применять свои способности во зло человеку, но он работает на дело мира.

В комнате, похоже, кончился кислород. Я почувствовал легкое головокружение и перестал затягиваться.

Вы хотите сказать, осведомился я, что Герберт поэтому может не бояться уголовного преследования?

Нет, ну что вы, вскричал Руфус. Он не обладает неприкосновенностью. Предположим, какой-нибудь молодой честолюбивый прокурор кое-что прослышит о делишках Герберта. Да он с ума сойдет от счастья! И нам, на самом верху, придется подкрутить то или иное колесико на миллиметр-другой…

Он показал на пальцах, с какой деликатностью была бы в таком случае произведена тонкая настройка.

…и, глядь, кто-нибудь вышестоящий одернет карьериста. Но если тот не угомонится, если тот вцепится в дело бульдожьей хваткой и придаст ему огласку, все в целом стремительно примет политический характер, и мы вынужденно отступим.

Он отдернул руки, как будто они коснулись раскаленной плиты.

Но риск, на который приходится идти Герберту, продолжил Руфус, все же существенно меньше, чем риск, на какой шел, скажем, Аль Капоне. Вследствие чего этот несчастный случай становится пустяковой неприятностью, которую можно уладить.

Я кивнул. Я хотел было встать; мне было тошно; я только что убил лучшего друга; я не спал всю ночь; мне необходимо было подумать.

Погодите-ка минутку, остановил меня Руфус. Герберт велит вам предпринять некоторые шаги.

Я снова сел. Это было невероятно: они уже обо всем позаботились.

Вы попросите у меня перевода из центральной конторы, сказал Руфус. Вы покинете Вену. Не думайте, будто мне будет так уж легко без вас обойтись, но отказать ему я просто не мог. Вы должны понять меня. А в Лейпциге вас и впрямь ждут серьезные дела.

Судя по всему, он не ждал от меня ответа. Какого бы то ни было. Поэтому я держался спокойно. Мне хотелось вырваться отсюда вон.

Да, сказал Руфус, и перед отъездом вам предстоит доставить Джесси в лечебницу на Баумгартнер Хёэ. Там о ней позаботятся. Будьте честны с самим собой — такое решение неизбежно. Девушка серьезно больна. Кроме того, в создавшейся ситуации для вас разумней всего неукоснительно следовать моим рекомендациям. И начиная с сегодняшнего дня…

Он поднял руку в знак того, что мне следует помолчать, потому что моя нижняя челюсть сама по себе поехала вниз.

…ни одно из этих имен не будет больше упоминаться, во всяком случае в этом здании.

Он встал, улыбнулся мне.

Макс, сказал он, вы понимаете, как я расстроен. Я отношусь к вам как к сыну — и вот я этого сына теряю. Но, исходя из вашего поведения в последние недели, я думаю, что это ваш выбор, а не мой, и я уважаю его. А теперь…

Он раздавил сигару о пластиковый стол, забрал у меня мою, проделал с ней то же самое и выложил обе рядышком.

…давайте уйдем отсюда, пока мы не задохнулись. Он открыл дверь, я глотнул воздуха, как воды в пустыне. Да и на вкус он был как вода.

Какое-то время я просидел на предпоследнем этаже в ооновском здании, в кресле перед компьютером, но ничего не делая, только вдыхая воздух и искренне надеясь больше ни разу в жизни не додумать ни единой мысли до конца.

Она не слушала. Она вообще не слушает, ее здесь нет, с таким же успехом я мог бы рассказывать псу, сраной машине, стене. Она больше не перепечатывает мои кассеты, она меня просто не слушает. За это ее можно было бы убить, ничего другого она не заслуживает.

Мне скучно. Желтая луна на темном небе похожа на половинную дольку лимона, звезды вспыхивают, как газовые пузырьки в бокале колы, этакий безалкогольный коктейль. Сна у меня ни в одном глазу, ночь почти такая же душная, как день, ночью вроде этой хорошо сидеть с друзьями в летнем кафе под деревьями, попивая «штурм», я чувствую себя совершенно нормально, не считая того, что у меня нет друзей, я терпеть не могу «штурм», это мутное молодое винцо с серным привкусом, и в летних кафе мне становится дурно, когда откупоривают бутылки, и из них несет тухлыми яйцами.

Клара не реагирует ни на пинки, ни на удары, а калечить ее мне не хочется. Может, она больна, может, у нее СПИД, и последнее как раз было бы неплохо, я подцепил бы от нее заразу, вот только представить себе не могу, как бы я смог в нее проникнуть.

Все время ломаю голову над тем, как она будет выглядеть с короткими волосами, ищу среди бумаг на письменном столе ножницы, не нахожу, натыкаюсь вместо этого на трехцветную авторучку, и у меня пропадает охота продолжать поиски. Набираю ведро воды из-под крана, отпиваю, брызгаю на нее, осторожно и понемногу, чтобы не напугать, я ведь хочу только помочь, слежу и за тем, чтобы влага попала ей в рот и чтобы она ее выпила.