Превентивная самооборона, устало ответил я, имеет место, когда отражается нападение, не фактическое, а только предугаданное. То есть на самом деле происходит прямо противоположное: ни с того ни с сего нападают на ни в чем не повинного. А превышение пределов необходимой самообороны начинается там, где этот упреждающий удар наносят избыточными средствами.

Вообще-то говоря, мне сразу же захотелось расследовать правовую подоплеку этой истории, и лучше всего — на месте, в квартире Джесси на Пратерштрассе, вот только нам обоим пришлось убраться оттуда, и очень быстро.

Джесси сидела на корточках, обнимая одну из ножек кухонного стола и приговаривая: «До свиданья, до свиданья, до свиданья…» Я закутал ее в одеяло, как вытащенную из воды после кораблекрушения, взял на руки и понес по лестнице — все четыре этажа до самого низу. Уже в подъезде я понял, что не знаю, как быть дальше. Запыхавшись, стоял я на нижней площадке, и всякие дурацкие мысли лезли мне в голову. Например, как хорошо, что Джесси весит всего сорок килограммов, что нас с ней вместе на самом деле практически никто не видел, что я, судя по всему, по-настоящему люблю ее, что я неудачник, хотя на данный момент и не ясно, в какой мере, а главное, в каком смысле. Стоя за цветным окном в стиле модерн у входной двери дома № 61 по Пратерштрассе, я услышал снаружи сирену «скорой помощи», а может, и полиции. Хотя ни та ни другая не отличались в Вене излишним рвением. Черным ходом я с Джесси на руках вышел на Африканергассе, перешел через дорогу и спрятался в подъезде дома на противоположной стороне улицы. Чуть не поскользнувшись на рассыпанных по полу рекламных листовках и споткнувшись о некстати оставленный здесь трехколесный велосипед. Я никогда не был знатоком тамошних дворов и поэтому побрел наудачу, вскарабкался на мусорный бак, потом на стену, перекинув завернутую в одеяло Джесси, как мешок, через плечо, спрыгнул затем в другой двор, снова влез на бак, потом — на стену… Упершись в тупик, я понял, что прошел дворами весь квартал, вышел поэтому через главный подъезд углового дома на улицу и помчался вниз по Вайнтраубенгассе к центру города. У Дунайского канала я остановился, усадил Джесси на траву, и она действительно оказалась в состоянии сидеть без посторонней помощи, безмолвная, оцепеневшая и с широко распахнутыми глазами. На противоположном берегу в канал сбрасывали сточную воду. Я поразмыслил над тем, не воспользоваться ли нам подземным лабиринтом городской канализации, отбросил эту идею, закурил, привел в порядок волосы — свои и Джесси — и понес ее на улицу. Мы взяли такси и поехали ко мне, на Верингерштрассе.

Пока Джесси, лежа у меня в ванне, истерически подвывала и строила замки из мыльной пены, я метался по всей квартире, от одного окна к другому, таращась в темноту, как будто они и впрямь могли появиться в любое мгновение, мои гонители, — полиция, а может, и сама жертва, восставшая из мертвых и обливающаяся кровью, как в фильме ужасов. В конце концов я достал из книжного шкафа Уголовный кодекс, изданный как скоросшиватель, в котором каждая статья напечатана на отдельном листке, и пачку белоснежной бумаги А4 из стопки возле принтера, после чего уселся за стол на кухне. Занятия правом успокаивают — таково общее правило. Всему на свете находится законное место.

Я написал первое слово, потом первое предложение каллиграфическим почерком в безукоризненно строгую линейку. Изложил в упрощенном виде фактографическую сторону дела.

В моем изложении фигурировали юрист с безукоризненной репутацией М., его подруга Дж., жертва О., и остающийся за кулисами X.

Дж. однажды разыскивает М. и просит у него совета. По ее словам, ее преследует X. В результате ссоры, вспыхнувшей в квартале «красных фонарей», X. хочет отомстить Дж., и она уверена в том, что он пошлет «по ее душу» кого-нибудь из своих людей. М. не знает, как отнестись к услышанному. Он предлагает провести какое-то время на квартире у Дж. Она с благодарностью принимает это предложение.

М. готовит ей, но она ничего не ест. Она становится еще беспокойней, чем раньше. Все время стоит у окна в комнате № 1 и указывает на улицу. «Смотри, разве ты не видишь машину на другой стороне площади, под деревьями?»

Но там стоит много машин, отвечает М.

То-то и оно, говорит Дж.

И тут зазвонил радиотелефон Джесси. Она бросилась в комнату № 5; за все время, что я провел у нее, ей сейчас позвонили впервые; она прижала трубку к уху и вслушалась — и, прежде чем я успел отнять у нее телефон, она уже отключила его, и отключилась сама, и рухнула на пол, бессильная, как человек, страдающий болезнью Паркинсона в последней стадии. Я подтащил ее по полу к окну. На улице не происходило ничего страшного, все там было нормально, совершенно нормально: мертвая тишина, поздний час. Я заставил ее встать на ноги и выглянуть в окно.

Взгляни, сказал я, все в порядке.

В эту секунду открылась водительская дверца одной из припаркованных под деревьями машин. Вышел мужчина.

Нет, нет, нет, нет, закричала Джесси.

Я отпустил ее, потому что мне понадобились обе руки, чтобы открыть портфель. Джесси вновь упала на пол, и из ее груди вырвались наружу громкие звуки, еще более искусственные, чем всегда, но мне было не до этого, я достал из портфеля бинокль, мне нужно было удостовериться, а невооруженным глазом это не получалось. Ловя фигуру в объектив и наводя дрожащими пальцами на резкость, я думал о том, как и когда пользовался биноклем в последний раз, целую вечность назад, в ту эпоху моей жизни, которая, вопреки всему, больше походила на нынешнюю совпадением основных персонажей и общим чувством смятения, мной владеющим, чем все годы, их разделяющие.

У человека, разминавшего затекшую в машине спину, были длинные черные волнистые волосы, стройная фигура, хорошая осанка. Держался он лениво и вместе с тем настороженно: высоко подняв плечи и чуть пригнув голову, он словно бы прислушивался к тому, что разворачивалось у него под ногами. Я увидел, как он обеими руками скрутил волосы на затылке в хвост, который тут же рассыпался по плечам, стоило ему убрать руки.

Но было темно, и я обладал биноклем, а не прибором ночного видения. Отойдя на пару шагов в сторону, мужчина скрылся за домом на другой стороне улицы.

Нет, нет, нет, нет, кричала Джесси.

Она каталась по полу, глаза у нее были разодраны криком, мне пришлось отойти от окна, чтобы встряхнуть ее и заставить наконец замолчать. На мгновение она и впрямь затихла. Затем села прямо, оттолкнула мои руки и посмотрела прямо в глаза.

Макс, сказала она, в комодике в комнате № 4.

Я встал, из окна мне вновь был виден мужчина, сейчас он пересекал дорогу на Хелененгассе, не обращая внимания на машины. Я помчался в комнату № 4 и нашел в комодике разобранную винтовку G3, обихоженную и смазанную, с оптическим прицелом, завернутым в тряпицу. Я схватил ствол, приклад и магазин, задрал подол футболки и насыпал в образовавшийся у пояса мешок мелкие детали. Потом бросился обратно, сел на пол к Джесси и принялся стремительно, как учили на срочной службе, собирать винтовку. Джесси и в сидячем положении издавала все те же грудные звуки, правда потише, и не спускала с меня глаз.