пропаганды. Проще говоря, я не собираюсь никого ничему учить, рассказывать, что такое хорошо и что такое плохо, и ни к чему не призываю.

Уважаемого читателя просят помнить: лично я лично Вам ничего не должен и ничем не обязан.

С наилучшими пожеланиями

1993, 7 октября

– Господин президент…

Секретарь осторожно тронул его за рукав. Он мгновенно открыл глаза. Да, уснул прямо в кресле, за рабочим столом. Хотя – неудивительно. В последние несколько дней только так и получалось спать – короткими урывками, между десятками звонков, бумаг, докладов и встреч.

– В приёмной ожидают ваша супруга и дочь. Прибыли прямо из аэропорта.

Он рассеянно кивнул.

– Пригласи через пару минут, ОК?

– Как прикажете, господин президент.

Без пяти минут полночь. Темнота за окнами. Кажется, опять дождь. В последние дни он почти не прекращается. Что это? Просто октябрь на дворе, сезон дождей или?..

Ливень разразился над этим городом четвёртого вечером, в те самые минуты, когда он заканчивал своё телевизионное обращение к народу. Хляби небесные разверзлись... Зачем? Смыть уже, наконец, остатки крови и грязи с площади перед Домом Советов, чтобы предать всё забвению? Или наоборот – оплакать? И если оплакать – то кого? Тех, чьи трупы накануне весь день складывали рядами на ближайшем стадионе; для простоты подсчётов – десятками? Десять убитых, двадцать… сто... Ему доложили о двух тысячах уничтоженных мятежников. Народу объявили о трёхстах пятидесяти. А сколько их было на самом деле?

Или... Это рыдания по нему самому?

Уже три дня вся челядь зовёт его «господин президент». Про «исполняющего обязанности» все дружно в секунду забыли. Глава государства.

Глава чего? Нищей, раздолбанной страны, которой сейчас надо договариваться с окружающим миром не о международном дипломатическом признании новой власти Северной Федерации, а о поставках гуманитарной помощи – потому что если оставить всё как есть, то к концу зимы придётся вводить продуктовые карточки. Господи, за что?

Ты умеешь гневаться, Господи. Сначала не оставил иного выхода, кроме как идти до конца к трону – потому что любой шаг влево или вправо означал уничтожение на месте. А когда я дошёл – выяснилось, что трон стоит в зале с полами, залитыми кровью и жидким дерьмом.

За что мне это, Вседержитель? Ты же сам знаешь, лучше других! Ты же Всеведущий. Меньше всего на свете я хотел власти в этой стране. Я хотел резать Твои распятия из дерева по заказу богатых клиентов, а на заработанное красиво жить с любимой женщиной. И в загс бы я с ней в конце концов сходил. И кооперативную двушку в Варском сделали бы. Или сразу уж трёшку – на случай, если у Стефани появилась бы сестрёнка или братик. Сидел бы сейчас дома, смотрел телевизор и ругал правительство.

…Чуть более четверти века тому назад он впервые попал в Кремль. Не как турист, посмотреть на музеи – папа привёз сына в гости к дедушке, члену ЦК КПСС. Уже тогда как-то не впечатлило. Ну, каменные большие здания. Ну, брусчатка. Ну, идеально ухоженные деревья. Зачем-то люди. Очень много каких-то явно лишних людей. Бегают, копошатся. Все какие-то неприглядные – или в строгих протокольных пиджаках неярких расцветок, или в военной форме. Караульные солдаты – огромные ростовые куклы, на лицах – ни одной мысли, никакого выражения.

Уже тогда – не впечатлило.

Посмотрел на своё отражение в зеркальном бронированном окне. Да уж... Хоть бы глазных капель закапать, чтобы не так видна была усталость. И побриться успеть. Финка ведь не выёживается, когда намекает, что ему не идёт вот эта трёхдневная щетина с проседью – она ему действительно не идёт.

Подошёл обратно к столу, сделал секретарю знак рукой – зови. – Папа!..

От неожиданности он вздрогнул. Так сильно, что не удержался – упал на одно колено. Однако девочка восприняла это по-своему. Она стояла в полный рост, он – преклонив одно колено. И в таком положении они были на одном уровне. Лицом к лицу, глаза в глаза.

– Папа! Слава Богу, ты живой!..

Он ждал этого почти полгода. Почти исключительно ради этого максимально приблизил к себе юрисконсульта правительства – адвоката Михеля Борща. У того – двое приёмных детей, он знает, как с такими детьми общаться. Он разъяснил: наберись терпения, Джордж. Первые несколько месяцев будет только напряжённая тишина. Девочка-подросток в очередной раз оказалась в совершенно новом окружении, в новом мире. Она будет к нему присматриваться. Этот мир не всегда дружелюбен, поэтому ей захочется спрятаться. Так что – терпи и не отталкивай её. Придёт время – она обязательно назовёт тебя папой, а в твоей квартире будет раздаваться её смех. Но – не скоро. Наберись терпения.

– Стеф…

Дальше слова были не нужны. Они обнимались, дочь плакала, он утирал ей слёзы.

– Всё, моё солнышко. Всё кончилось. Я живой. У нас теперь всё будет хорошо…

– Папа, я обещала… – девочка опустила глаза. – Папе Давиду...

Что я ему позвоню, как только вернусь. Ты не будешь ругаться?

Он рассмеялся. Господи, какой милый ребёнок.

– Стеф, ты о чём вообще? Вот, иди сюда.

Некогда сейчас другой способ связи искать. Он усадил дочь в президентское кресло и подвинул к ней один из телефонов, стоявших на столе.

– Связь со страной – вот по этому. Только не напрямую. Сейчас ты снимешь трубку и попадёшь на дежурного. Он спросит, с кем соединить. Продиктуешь ему номер папы Давида.

Он наклонился и поцеловал девочку в голову.

– И – да. Не пугайся, когда дежурный обратится к тебе «господин президент». Он думает, что это я хочу с кем-то поговорить. Скажи в ответ: «Я Стефани, соедините меня с Давидом Ароновичем Мазалецким из Петербурга».

Дочь подняла трубку.

– Алло? Здравствуйте, я Стефани. Мне папа разрешил звонить с этого телефона. Соедините меня, пожалуйста, с папой Давидом… извините, Давидом Ароновичем Мазалецким из Петербурга.

Недолгое ожидание.

– Папа?..

Да, ей всё-таки придётся привыкать быть дочкой двух отцов.

– Сефа? Это ты? Откуда ты звонишь?

Ну да, не каждый