был – накануне вечером, в театре, упомянув Розмари, Николь с очевидным подтекстом назвала ее ребенком.

Втроем они пообедали внизу, в ресторане, где официанты степенно и неслышно ступали по коврам, а не носились с громким топотом, подавая к столам отменную еду, как это было там, где они недавно ужинали. Здесь одни американские семейства разглядывали другие американские семейства, пытаясь поддерживать разговор между собой.

За соседним столом сидела компания, не поддававшаяся определению. Она состояла из молодого человека секретарского вида, с весьма несдержанными манерами, без конца повторявшего «вы не возражаете?», и двух десятков женщин. Дамы были неопределенного возраста и социального круга; тем не менее всех участников застолья что-то явно объединяло, компания казалась более сплоченной, чем, к примеру, жены участников какого-нибудь профессионального конгресса, убивающие время, пока мужья заседают. И разумеется, более сплоченной, чем любая туристская группа.

Интуиция подсказала Дику оставить при себе едва не сорвавшееся с языка язвительное замечание; он попросил официанта выяснить, кто эти люди.

– А это матери павших героев, – объяснил тот.

Все трое тихо ахнули. Глаза Розмари наполнились слезами.

– Возможно, те, что помоложе, – не матери, а вдовы, – предположила Николь.

Поднеся к губам бокал с вином, Дик еще раз взглянул на женщин за соседним столом; в их спокойных лицах, в достоинстве, которое излучала компания, он увидел всю зрелость старшего поколения Америки. В присутствии этих женщин, уже переживших первую, самую острую боль утраты и приехавших оплакивать своих мертвых, скорбеть о том, что им не дано изменить, даже ресторанный зал исполнился какой-то благородной красоты. На миг Дик увидел себя скачущим вместе с Мосби верхом на отцовском колене, в то время как вокруг бушуют родственные чувства и привязанности старого мира. Не без труда он вернулся к своим спутницам и посмотрел в лицо того нового мира, в который верил.[15]

«Не возражаете, если я опущу жалюзи?»

XXIII

Эйб Норт все еще сидел в баре отеля «Ритц», куда заявился в девять часов утра. Когда он прибыл сюда в поисках убежища, окна были открыты, и падавшие сквозь них широкие лучи солнца трудолюбиво высасывали пыль из прокуренных ковров и диванных подушек. Бесплотные посыльные вольно носились по коридорам словно по безвоздушному пространству. Сидячий дамский бар, располагавшийся напротив основного, казался очень маленьким – трудно было представить, какое количество народу он сможет вместить после полудня.

Знаменитый буфетчик Поль еще не приехал, но его помощник Клод, проверявший запасы, оторвавшись от своего занятия, не без вполне понятного удивления приготовил Эйбу тонизирующий коктейль. Эйб сел за столик у стены. После второго бокала он почувствовал себя лучше – настолько лучше, что смог подняться в парикмахерскую, где его побрили. Когда он вернулся в бар, Поль уже был там – свой изготовленный на заказ автомобиль он, как положено, оставил на бульваре Капуцинок. Полю нравился Эйб, и он подошел к нему поболтать.

– Я должен был сегодня утром отплыть в Америку, – сказал Эйб. – То есть вчера утром… или не вчера?

– И почему не отплыли? – поинтересовался Поль.

Эйб задумался и наконец нашел причину:

– Я сидел в библиотеке и читал роман с продолжением в «Либерти», а следующий выпуск должен был вот-вот появиться здесь, в Париже. Если бы я уехал, я бы его пропустил и уже никогда не прочел.

– Наверное, это захватывающая история?

– Потр-р-р-р-ясающая!

Поль встал, усмехнувшись, и оперся на спинку стула.

– Если вы действительно хотите уехать, мистер Норт, то завтра на «Франции» отплывают ваши друзья: Слим Пирсон и мистер как-бишь-его, дайте вспомнить… высокий такой, он еще недавно бороду отпустил.

– Ярдли, – подсказал Эйб.

– Да, мистер Ярдли. Они оба плывут на «Франции», вы могли бы к ним присоединиться.

Поль хотел было вернуться к своим обязанностям, но Эйб задержал его.

– Только в том случае, если этот корабль идет через Шербур. Мой багаж уже отправили по этому маршруту.

– Вы получите свой багаж в Нью-Йорке, – сказал Поль, пятясь.

До Эйба постепенно дошла логичность его предложения, и он обрадовался тому, что кто-то думает за него, вернее, тому, что можно и дальше не обременять себя никакой ответственностью.

Тем временем бар заполнялся посетителями: первым пришел статуарный датчанин, с которым, как припомнилось Эйбу, он уже где-то знакомился. Датчанин уселся в другом конце зала, и Эйб догадался, что он собирается провести здесь весь день – будет пить, обедать, болтать с другими посетителями, читать газеты. Эйб решил, что должен пересидеть его. В одиннадцать стали появляться студенты, они входили робко, стараясь не отрываться друг от друга. Примерно тогда же Эйб попросил посыльного соединить его с Дайверами, но к тому времени, когда связь была установлена, вокруг него собралось уже много знакомых, и ему пришло в голову всех их подключить к разговору, в результате чего и возникла вся эта телефонная неразбериха. Время от времени в сознании Эйба всплывал тот факт, что он должен ехать в тюрьму освобождать Фримена, но он гнал из головы все факты, как отголоски дурного сна.

К часу дня в баре уже было не протолкнуться; сквозь общий нечленораздельный гул прорывались голоса официантов, деловито сообщавших клиентам количество и стоимость выпитого ими.

«Два виски с содовой… потом еще два… два мартини и один… вы сами ничего не пили, мистер Куотерли… итого семьдесят пять франков, мистер Куотерли. Мистер Шеффер сказал, что он больше ничего не пил, последний раз заказывали вы… Мое дело только выполнять заказы… П-а-а-акорно благодарю».

В наступившей суете Эйб остался без места и теперь стоял, покачиваясь, в компании людей, с которыми только что познакомился, о чем-то с ними беседуя. Волочившийся поводок чьего-то терьера, бегавшего по залу, обмотался вокруг ног Эйба, однако ему удалось освободиться от него без разрушительных последствий и снисходительно принять извинения, в которых рассыпался хозяин собаки. Кто-то пригласил его пообедать, но он отказался, сославшись на срочные дела. Чуть позже с изысканной галантностью алкоголика, манеры которого, как манеры поведения узника или домашнего слуги, бывают доведены до автоматизма, он попрощался и, обернувшись, обнаружил, что час пик в баре схлынул так же неожиданно, как и начался.

В другом конце зала датчанин обедал с приятелями. Эйб тоже заказал обед, но не притронулся к нему. Просто сидел за столом, счастливо погрузившись в былое. В алкогольном дурмане приятные события прошлого представлялись настоящим, словно происходили прямо сейчас, и даже будущим – как будто им предстояло вот-вот случиться снова.

В четыре часа к нему подошел посыльный:

– Там вас спрашивает какой-то цветной по имени Жюль Петерсон.

– Господи! Как он меня нашел?

– Я ему не говорил, что