– Герр Хартманн, – Голос Даймонда заледенел. – Я понимаю, что вы расстроены, но прошу держать свои размышления при себе. Я тайно владею десятью процентами акций вашей компании, а это вдвое больше, чем у любого другого акционера. И кроме ваших акций у меня в портфеле лежит треть всего остального капитала Колоний. Я вам не коммивояжер с Медеи! Так что будьте повежливее!

– Прошу прощения, – Хартманн опустил потемневший взгляд. Никто не орал на канцлера уже давно. – Решающее слово за Советом, герр Даймонд.

– Герр канцлер, – марсианин подался вперед, – не держите меня за идиота! Ваш Совет управляет производством, а не планетой. Завтра на Рур прибудет группа инструкторов, которые начнут подготовку центров переправки отсюда диверсионных групп, под видом членов экипажей торговых транспортов, на планеты Федерации.

– И кто возглавит штаб, сам Стивенсон или Дюссон? – канцлер наконец сдался.

– Маршалу поручено руководить подготовкой групп на Марсе. Здесь диверсантов будут только «доводить до кондиции», «легендировать» и отправлять за кордон. Начальником перевалочного пункта станет майор Джемисон. Это самый надежный и опытный из людей Стивенсона. Ему генерал доверяет, как себе.

– Мне нужно подумать, герр Даймонд.

– Ради бога, – разрешил марсианин. – Только не затягивайте. Это не в наших с вами экономических интересах...

...Советник канцлера Штеер, в прошлом легальный офицер Абвера, а ныне агент военной контрразведки в свите канцлера, остановил запись. Этого марсианина он уже видел и слышал, даже общался с ним, но вот где и когда? Если судить со слов самого Даймонда, в приемной у Хартманна. Возможно, это была вовсе не мимолетная встреча, но Штеер абсолютно ничего о ней не помнил. Не странно ли?

Впрочем, сейчас это было не так важно. Важнее то, что мистер Даймонд пытался вовлечь Рур в новую авантюру. В диверсионную войну против землян. Дело пахло серьезными неприятностями. Не то чтобы у затеи Даймонда не было перспектив. Во многом он был прав – Федерация ослаблена войной, политически неустойчива, маршал Дюссон может обеспечить диверсионные группы крайне важными сведениями, а сами диверсанты в марсианской разведке всегда были хорошо подготовленными и грамотными, но... Все эти вроде бы железные аргументы были нанизаны на очень непрочную нить ложных мотивов. Прибыль тут была явно ни при чем. Этот Даймонд хотел чего-то другого. Чего?

Штеер прокрутил последний фрагмент. Джемисон... как тепло Советник отозвался о Джемисоне – этом явно больном типе, Мяснике, забивавшем до смерти и пленных, и сограждан, а потому известном далеко за пределами Лидии и даже Альянса. Известном в узких кругах сотрудников контрразведки, конечно.

«Если Хартманн соберет на Руре целую армию такого сброда, в первую очередь не поздоровится нам самим».

Штеер задумчиво взглянул в окно. На центральный район РУСТа спускалась ночь. Вроде бы обычное дело, но сейчас Штееру показалось, что есть нечто зловещее в этом угасании света и наступлении власти чего-то неведомого, холодного, сонного. Наверное, такие мрачные мысли возникали по аналогии с надвигающимися проблемами. Этот герр Даймонд прямо-таки олицетворял надвигающуюся на Рур тьму. Он толкал планету к пропасти, и канцлер Хартманн почему-то не мог ему противостоять. А раз так, канцлеру следовало помочь. Ну, а кто помощник лучший, чем Абвер – контрразведка небольшой, но вполне профессиональной Национальной Армии? Пусть тайный авангард армии Рура и не воюет, но без дела не сидит. Помешать этому марсианскому инициатору нового поворота во внешней политике Рура для майора Штеера теперь становилось просто делом чести.

Преображенский не надевал китель уже почти полгода. После полевой формы он казался тесноватым, но зато помогал ослабленному организму мобилизоваться. Павел расправил плечи и повернулся к зеркалу боком. Здесь, в офицерской кают-компании хирургического блока ГК «Бурденко», зеркало было хорошим, в полный рост. В такие зеркала Преображенский не наблюдал себя тоже не меньше полугода. Выглядел он вроде бы неплохо. Похудел, но не осунулся, в висках пробились первые сединки, но в целом – хоть на парад, хоть под венец. От последней мысли в душе потеплело. Павел покосился на Яну:

– Ну, как?

– Я не сомневалась, что ты герой. – Яна улыбнулась. – Когда ты успел заслужить столько наград?

– Сам не знаю. – Павел коротко рассмеялся. – Просто воевал, а мне за каждый чих вешали, не спрашивая. Гордеев у нас щедрый на рапорты о представлении.

– Не слушайте его, Яна, – процедил развалившийся в кресле Бородач. – От Гордеева устной благодарности не дождешься, не то, что ходатайства о представлении к награде или внеочередного звания. Каждая медаль на груди у этого бравого подполковника – кровь, уж поверьте. Да и в штаб-офицеры к тридцати трем не каждый пробивается. Ты, орел, новый крест прикручивать собираешься?

– Дома прикручу, – отмахнулся Преображенский.

– Отставить! – Бородач осуждающе покачал головой. – А обмыть?

– Помилуйте, Борис Александрович, это же госпиталь, откуда тут «обмыть»? – Павел выразительно выгнул бровь и подмигнул товарищу.

Офицеры, как по команде, уставились на Яну. Павел лукаво, Борис нахально. Та сначала растерянно улыбнулась, а потом кивнула и полезла в шкафчик.

– Только немного, господа офицеры, – предупредила она. – Павел Петрович на реабилитации, а вас, Борис Александрович, вообще пока не выписали!

– Что так в ушах шумит, что этак, какая разница? – Бородач взял у нее небольшую склянку со спиртом и принялся колдовать над приготовлением удобоваримого напитка. – По сто граммов за орден – святое дело. У вас сахар найдется?

– Да. Лимонная кислота тоже. А вы правда награды в стакан бросаете или это только в кино так показывают?

– Даже не знаю. – Бородач усмехнулся. – Я-то в первый раз обмываю. Вон Павел Петрович, видите, сколько раз кавалер, у него спросите.

– Кавалер? А-а, в смысле орденов.

– В смысле них самых. – Борис рассмеялся.

– Вы, сударь, шут. – Павел одернул китель. – У самого этого добра не меньше.

Он принял из рук товарища пластиковый стаканчик и опустил туда орден.

– Служу Отечеству!

Яна лишь осторожно пригубила (у ее поколения было модно воздерживаться от употребления спиртного), а офицеры выпили до дна. Девушка тотчас попыталась налить им в стаканы тоника, но они отказались.

– И так разбавил, – хрипловато сказал Бородач. – Во сколько челнок вылетает?

– В пятнадцать тридцать. – Преображенский все-таки запил. – Еще час в запасе. Яна, ты собралась?

– Я... почти. – Девушка встала, но ушла в свою каюту не сразу. – Вы только не злоупотребляйте, хорошо? А то, как я тебя родителям предъявлю?