Лошадиная спина лезла из склепа:

— Сам спалю щенка! Отцовской рукой, — напрягая жилы, он рванул к плечу канистру и отжал, как гирю. — Сгинет, — Лошадиный хрипел, — сгинет!

Сырые доски не разгорались. Выбив воздушные пробки, удушливый дым ударил из всех щелей, как из бойниц.

Зарезка подскочил с тараканьей бутылкой:

— Запей, запей, душу его залей голубиную.

Лошадиный откинулся, выпячивая горло. Вытер рот и отбросил пустую.

Воронья стая, забирая от выщербленных куполов, неслась над кронами. От быстрых черных тел рябило в глазах. Лошадиный раскинул руки.

— Ш-ш-шу, — растопыренные пальцы крючились, хватая воздух. — Гнали, гнали… Всех сгубили… — он споткнулся и пополз, тыкаясь в снег. — Сына моего отверг?! Значит, и Твой… мне… не нужен… — поднялся, опираясь обеими руками, и подхватил канистру.

— Куда ты? Куда?.. — Плешивый засуетился.

— Мне… тоже… Я — за ними, — Ксения побежала следом.

Чибис оглянулся на Инну, словно спросил разрешения. Она кивнула и пошла вперед.

За ангелами, сидевшими у тропинки, открылся помост и бронзовая фигура, подпертая камнями — Он стоял, опираясь спиной о крест.

— Это… кто? — Чибис смотрел на банки, расставленный по ступеням.

— Исус Христос — Сын Божий, — Зарезка объявил громким шепотом.

Подхватив канистру, Лошадиный лез наверх. Добравшись до последней ступени, плеснул и высек огонь. Синие языки кинулись вверх. Металл, начищенный до блеска, полыхнул пламенными отсветами.

Ксеньины глаза сияли счастливым ужасом.

Пламя вырвалось и опало. Керосиновые лепестки спекались темными языками. Над потухшим костром зыбился теплый воздух. За плотной завесой пара дрожали фигура и крест…

— Шевелится! Исус шевелится! — Плешивый заголосил и запрыгал, подбрасывая колени.

Ксения пошатнулась и опустилась на ступени. С высокого постамента — вперед, мимо Ксеньиных глаз, — смотрели пустые бронзовые глаза. Пар, мешаясь с дымом, собирался в маленькое облако.

— Он там, там, — Ксения бормотала и тянулась к облаку. — Улетает… Совсем улетает… Надо… надо… догнать…

— Дура… молчи, молчи, — Иннин голос шипел, как тающий снег.

Прозрачное облачко, пройдя сквозь голые кроны, уходило в небо.

— Девка умом тронулась! — Плешивый забежал и спрятался за спину Лошадиного.

— Бегите, — Инна обернулась к Чибису.

— А ты? — он спросил и взял Ксению за руку.

— Не домой, не домой… — Ксения забормотала.

— Бегите, — что-то странное показалось в ее глазах, потому что, оттолкнув ногой пустую канистру, Лошадиный отступал шаг за шагом.

— Мне плевать, — она заговорила тихо и раздельно, — что вы сделали с вашим сыном или он — с вами, мне плевать на ваших фашистов и вашу войну, мне плевать, — Инна задохнулась и перевела дух, — на ваши канистры и ваших трусливых ангелов!..

Тяжелая челюсть отваливалась медленно.

— …Но если хоть камешек, хоть одна щербинка отколется от Этого, я вернусь и тогда…

Лошадиная челюсть встала на место. Он мотнул головой и полез за пазуху.

— Ре-ежут! — Плешивый зашелся в восторженном крике.

Чибис рванул с места и поволок Ксению за собой. Последнее, что он видел: мелькнувшее золото.

Лошадиный сорвал золотую пробку и пустил водку широким веером — от плеча. Едкие капли прожгли снег и остались птичьими следами.

— Вот вам — от меня! Отцам вашим и детям вашим. Бла-го-сло-ве-ние, — отбросил пустую бутылку и обтер лицо свободной рукой.

— На Москве бояре,

на Азове немцы,

а в земле-то черви,

а в воде-то черти! —

облегченно заорал Плешивый.

Лошадиный повернулся и пошел прочь. Зарезка бежал за ним.

Она нагнала их у самых ворот. Ксения с Чибисом стояли на тропинке. Прижимая к губам варежку, Ксения смотрела в небо.

— Пошли, — приказала Инна.

Чибис кивнул и скосил глаза. Шел и смотрел на снег, усеянный мелкими птичьими следами:

— Я… Я хотел… Но ты же сама…

— Да, — она подтвердила, не оборачиваясь. — Я сама.

— Смотрите, вон там: собор. Воскресения. А там, — Ксения махнула рукой, — родильная больница.

— Где? — Чибис оглядел приземистое здание, похожее на барак.

— Раньше красиво было, пока не разорили. Монашенки жили… — она вздохнула мечтательно.

— Собак выпустили, — Инна прислушивалась к далекому лаю.

— А там — пушнина. Только я не знаю…

— А… — Чибис вспомнил. — Это аукцион. Шкурки продают. Мне отец рассказывал.

— Собачьи? — Инна усмехнулась.

— Почему собачьи? Разные… — он шел, сбиваясь с шага. — Лисы, норки, песцы…

— Автобус. Бежим!

Инна добежала первой.

— Быстрее, быстрее… — ждала, занеся ногу на ступеньку.

«На задней площадке! Не скапливаемся. Оплачиваем проезд, — водитель закрыл двери. — Следующая остановка Московские ворота. Проходим, проходим. Занимаем свободные места».

— Туда, вперед садитесь, — Инна подтолкнула Чибиса.

— А ты?

— Садитесь, — она повторила и взялась за поручень.

По Московскому проспекту автобус шел, не сворачивая.