Пассажиры, уставшие за день, сидели смирно: шапки, сшитые из кроликов, желтые норочки, черно-бурые лисы, серые песцы.

«Думают, разные… Собачьи… все равно собачьи…»

Снова подступало гадкое, лезло в автобус, отжимало дверь. «Устала… как же я устала…» Где-то там, за Невой, ежилась проклятая каморка: голодные львы, идущие по голым стенам. Она сунула руку в карман и нащупала пузырек. Шевеля губами, считала, проверяя цифры. Автобус шел по Московскому проспекту. Она смотрела в заднее стекло, будто тоже помнила далекую страну, в которой когда-то родилась. «Как же это слово?.. Анфан… Это они придумали. Сказали — грех! Придут, а убивать некого… А потом он все равно родится…» — отвернула пробку и выпила беловатую жидкость.

Подождала, прислушиваясь. Ничего не произошло.

Вдоль тротуара, почти вровень с ним, двигалась серая «Волга». Водитель, кряжистый мужик лет сорока, поглядывал по сторонам. По Оресту он скользнул равнодушным взглядом.

«Вещество, воскресающее мертвых… — Орест Георгиевич шел и думал о том, что ангельский старик врет. — Кто бы решился заварить такую кашу, не заручившись их поддержкой?» Даже про себя он не решился назвать — чьей.

Водитель поддал газу и теперь двигался впереди, буквально в двух шагах. Легкий дымок выбивался из задней трубки — на морозе он сворачивался белым облачком. Орест отвернулся, гася мелькнувшую мысль: «За мной. Это — за мной. Вот сейчас… Сейчас остановится… — краем глаза он следил за машиной, объезжавшей снежную кучу. — В кошки-мышки играют…» — прислушивался к себе: не страх, одно ледяное любопытство. Расстояние увеличивалось. Орест Георгиевич вдруг усмехнулся и взмахнул рукой.

Водитель притормозил и подал назад.

— На Петра Лаврова.

— Поехали.

Орест Георгиевич протиснулся в салон.

Машина летела, разбрасывая грязь. По Биржевой площади, через мост, мимо Петропавловской крепости. У гостиницы «Ленинград» свернули на набережную. Поток машин становился сплошным.

— Попа-али, — водитель крутил головой. — Эх, не сообразил! Надо было через Пестеля… На Петра Лаврова — какой дом?

«Глупости. Обыкновенный водила, — Орест Георгиевич успокаивался. — Халтурит, пока начальничек заседает. А я-то — хорош…» — он откинулся на спинку.

Короткими рывками машина вползала на Литейный мост. Впереди уже маячило высокое здание конторы.

— Сам опаздываю. Начальство пистон вставит, — водитель потянулся к щитку и подмигнул Оресту как сообщнику. — Ну, сейчас — с ветерком!

Черный микрофон крепился на длинном шнуре. Приложив к губам, водитель дунул коротко. Машина, идущая перед ними, вздрогнула, словно присела на задние колеса. Остальные перестраивались, освобождая левую полосу. Водитель обернулся:

— А? Свои преимущества!

Постовой, дежуривший на подступах к Большому дому, проводил «Волгу» молодцеватой, размашистой честью.

У зеленой будки Орест Георгиевич расплатился и вышел. Серая «Волга» взяла с места бесшумным рывком.

«Надо же… Думал, у них всегда черные… — Орест стоял у кромки тротуара, унимая запоздалую дрожь. Будто только что вырвался из логова. — Совсем ни к черту…» — думал о разгулявшихся нервах.

Свернув под арку, миновал мусорные баки, стараясь не дышать. Последнее время мучили запахи. Особенно этот: сладковатый, не то бензин, не то керосин. Антон ничего не чувствовал, смотрел удивленными глазами: «Может, с лестницы тянет? Или там, в лаборатории?..»

На всякий случай перебрал полки, проверил крышки: всё в целости и сохранности. Вчера вечером вдруг понял: не реактивы, пахнет от рук. Ходил по комнате, время от времени поднося к носу. Керосиновый запах становился сильнее. К утру, похоже, исчез. На всякий случай, прежде чем выйти из дома, вымыл особенно тщательно, с мылом, со щеткой, — шоркал под ногтями.

Орест Георгиевич вошел во двор и взглянул на часы. «Завтра. Завтра же спрошу у Антона, узнаю адрес… Телефон… Телефон лучше…» — поднимаясь по лестнице, пытался подобрать слова, которые должен сказать девочке. Слова не шли. Чувствуя, как загораются руки, стянул перчатки: пахнуло дегтярным мылом. Сквозь мыльный запах пробивалась сладковатая струя. «Вот оно что… — попытался вывернуть перчатку. — Нет… не получится. Слишком толстый мех».

Как бы то ни было, он почувствовал облегчение: перчатки, пропахшие с изнанки, можно сдать в химчистку. В конце концов выбросить.

Прежде чем постучать, сунул их в карман.

Лазоревый занавес был раздернут, дальняя дверь распахнута.

Давешняя комната успела поменять вид. Кожаные диваны сдвинули, камин загородили листом фанеры. Прежними остались, пожалуй, лишь лампа и темный коллаж со Спасской башней. Впрочем, Орест Георгиевич присмотрелся, звезды тоже не было. Без нее башня выглядела голо.

Павел Александрович входил в комнату, раскрывая руки как для объятия.

— Я могу поздороваться с Алико Ивановной? — Орест Георгиевич обратился к хозяину — мимо Павловых рук.

— Боюсь, бабушка не вполне здорова…

— Что-то серьезное? — Павел вмешался озабоченно.

— Слегла, — хозяин ответил сухо. — Третий день не встает, — и вышел из комнаты, не дожидаясь дальнейших расспросов. Вместо него появился доктор Строматовский, возник в дверях:

— Рад, сердечно рад, — доктор повел пальцами, словно расправил раструб воображаемой перчатки. — Как вы себя чувствуете — после нашей… — он коротко кашлянул, — импровизации?

— Простите? — Орест Георгиевич не понял вопроса.

— Не случилось ли вспышек раздражения, может быть, даже ярости, — доктор шевельнул пальцами брезгливо.

— Нет, — Орест ответил и оглядел фанерный щит.

За его взглядом доктор проследил печально и внимательно. Хозяин вернулся и, подойдя к окну, задернул портьеру.

— Я… обдумал, — Орест Георгиевич приступил к главному. — Я… буду… Я готов сотрудничать.