записываю, чтобы отследить прогресс лечения, и это беседы врача и пациента, но сегодня будет что-то вроде интервью. Для потомков. Если ты согласен, конечно.

— Вас культ попросил?

— Нет, это моя идея. Но ты прав, интервью для культа ― для истории. Условия остались прежними: все записи будут охраняться врачебной тайной и станут доступны только после твоей смерти… О, спасибо, что открыл окно, а то здесь душновато.

— Это для меня. Я покурю, ничего? Ну, раз у нас не терапия, а мой звёздный час.

— Хах, должен сказать, я рад тому, что ты сохраняешь чувство юмора, Эрен.

— Вы же знаете, что чаще всего это просто маска.

— Знаю. И тем не менее… Ну, что ж, начнём? Многие свидетели минувшего помнят твою значимую роль в противостоянии между Парадизом и Марли. Помнят уничтожение мира, о котором мы с тобой беседовали много часов. О причинах Дрожи земли ты говорил довольно общими словами и в основном проходил стадии раскаяния и принятия. Я заметил, что твои слова, пусть и искренние, зачастую подменяют истину, защищая психику. Возможно, ты делал это намеренно. Но для исследования культа очень важно понять твои истинные мотивы.

— «Исследования культа»… Хах, знаете, один мой друг — тоже ваш пациент — назвал их дерьмом собачьим. Я с ним согласен. Для всего мира мы просто кучка сумасшедших. К счастью, мир про нас почти ничего не знает.

— Количество тех, кто вспоминает прошлую жизнь, постепенно растёт. Возможно, в будущем эти исследования ещё заслужат должное внимание.

— Весьма оптимистично, док…

— Я оптимист.

— Мне нравится это в вас. Что до моих мотивов… Когда мне было шестнадцать, я болтал с лучшим другом накануне Рождества; мы тогда с вами вели плотную терапию, а рацион моих препаратов был побогаче пищевого, но мне хотелось хоть немного открыться кому-то очень близкому. И я сказал ему, что корни моей депрессии уходят в то, что я разочарован человечеством и всякое такое, о чём рассказывал и вам бессчётное множество раз.

— Ты говорил, что в прошлом мир оказался не таким, как в книгах Армина, и это сильно ударило по тебе.

— Да, точно… Я себе часто это говорил. Так же часто, как и то, что хотел свободы.

— А ты не хотел?

— Хотел.

— Значит, на самом деле ты не был разочарован в мире за стенами?

— Забавно копаете, док. Хотите понять, где я солгал? Нигде. Дело вообще не во лжи, а в том, что считать конкретными причинами моего поступка. Да. Наверное, так… И звучит поинтереснее. Вот представьте себе, что вы всю жизнь живёте в бетонной коробке, из которой страшно выбраться. А потом ещё оказывается, что нельзя ― потому что-то кто-то другой так решил. Клянусь, вы бы возненавидели целый свет! Я с детства чувствовал злобу, терзался от несправедливости, отчаяния, тщетности и своей бесполезности. Достаточно ли этого было для меня, чтобы истребить человечество? Нет. Потому что я сидел в этой коробке не один…

― Помню, ты говорил, что хотел, чтобы твои друзья прожили долгую и счастливую жизнь, поэтому решил всю грязь взять на себя одного.

― Но не говорил, что это самое главное. Вы ведь знаете про проблему вагонетки¹{?}[Мысленный эксперимент в этике, впервые сформулированный в 1967 году английским философом Филиппой Фут. В одной из классических схем человеку предстоит сделать выбор, подразумевающий переключение рельсов, где несущийся на огромной скорости поезд непременно убьёт одного или сразу пятерых человек, привязанных к рельсам. Концепция имеет множество ответвлений и вариаций.]? Интересный философский вопрос, кстати. Это мне Армин рассказал, ну, тот, который из нынешней жизни. Мне больше всего в этой концепции нравятся различные дополнения, особенно те, где решение проблемы меняется в зависимости от того, кто лежит на рельсах. Так вот, в моём случае на рельсах с одной стороны лежали близкие, с другой ― целый мир. Моё решение вам уже известно… Я возьму ещё сигаретку? Спасибо.

― Так это и есть главная причина? Счастье близких?

― Да. Довольно эгоистично, правда? Хотя со стороны может показаться, что этого тоже недостаточно. Возможно. Я и сам толком не понимал… Сейчас, с высоты нового жизненного опыта и незамутнённости сознания чужими воспоминаниями, я понимаю, что свобода ― это раздутое прикрытие для моих маленьких хотелок. Но сказать, что я её не желал, тоже будет бредом. Смешно как-то вышло: я бился за свободу, но посадил свой разум в клетку увиденного пророчества. Смешно же ведь, да? Только не спрашивайте, что чувствую я сам.

― Мне кажется, что это грустно.

― Значит, это смешно и грустно. Ещё круче. Представляете, какой я нелепый человек!

― Ты всего лишь человек. Как и все.

― Ну и, раз уж потомки слушают, им наверняка будет интересно, хотел ли я убить столько людей и наслаждался ли этим?

― Вероятно. Но отвечай, только если готов этим поделиться.

― На автомате хочется крикнуть что-то вроде «я же не психопат!», но это будет нелепо звучать из уст того, кто сровнял целые города с землёй. И всё же я не хотел убивать. Я ненавидел себя и не рассчитывал, что буду жить дальше. Да и не смог бы. А вся чудовищность моего поступка заключается в том, что не было никаких гарантий, что выживут и те, ради кого я затеял эту бойню. Я надеялся, что они прикончат меня… И в то же время грезил, что буду счастлив вместе с ними. Как раньше. Когда мы все ещё были чисты. Но это было невозможно. Понимаете, какая мешанина в голове творилась? Я подменил свою истинную простую мечту жить с дорогими людьми на стремление освободить весь мир от ненависти. Я даже уверился, что это была моя мечта. Вернее, она ею и была когда-то, но всё выглядело несколько иначе. Добавьте к этому бесконечное блуждание в воспоминаниях давно умерших людей ― и взрывная бомба готова… Я тут пару лет назад запил бутылку вина водкой и текилой: надо ли объяснять, как это было тупо и как херово мне стало? Не мог даже собственное имя вспомнить. У вас когда-нибудь бывало такое, док? Короче говоря, в прошлом я чувствовал примерно то же самое целых четыре года.

― В юности я, как и многие, делал глупые ошибки, раз уж ты спросил. Спасибо, что был откровенен. Ты всегда стараешься быть честным в наших беседах, и это очень важно для терапии. Тебе с годами стало легче говорить о Дрожи земли?

― Вообще, если бы не таблетки, я бы давно