их нет, звенит будто деньгами в кармане, хоть ни гроша в них не осталось, другой человек!

– Хо, хо! Отец не глуп, что водку мне запрещал, а в рюмке такая сила сидит, что, может, я бы его не слушал и свой имел разум, если бы я напиток попробовал… Только его в себя влить и все будет: и резон, и сила, и охота, и веселость… а что голова немного болит, это давнишние дела…

Затем девка взяла его на танцы; как пошел, как закружился, аж стукнулись о другую стену и чуть шинку не перевернули… Крик, шум! Девушка упала, брат и нареченый на Янка с кулаками.

– Что ты пришел сюда, авантюры устраивать, голодранец этакий? Твоя рубашка дырками светит.

Янек плюнул в кулак и готов был к бою, а те как начали его колошматить… отчего-то тепло сделалось на лице Янка, аж кровь пошла, а тут, взяв его под бока, привели к двери и как вытолкнут его на улицу, аж носом бедняга зарылся в землю.

Он встал, однако, отряхнулся и хотел вернуться в шинку, чтобы выбить их всех как пчёл, но куда-то лихо взяло и дверь, и дом, и свет, темнехонько как во дворе и тихо как на кладбище.

Оборванный, побитый, окровавленный, Янек нескоро пришёл в себя, еще лихо то устроило, неизвестно откуда что-то с ним такое стало, как в нём одном оказалось как бы два человека. Или кто закрался?

Оглядел себя, ощупал, а внутри отчетливо говорят двое, будто комедия, и так друг с другом ссорятся, что с ними не справится.

И один – Янек и другой – Янек, а так друг на друга непохожи, как утро на вечер.

– Слушай, трутень, – говорит первый, – поделом тебе. Надо было отца слушать вначале, идти просто по тракту, не задерживаться, не кокетничать, а, войдя в город, заткнуть уши и напрямик до фабрики.

– Какой ты мудрый, – отвечал другой Янек. – Чем я виноват? Это судьба, это случай, это доля.

– Разве шишки тебя искали, ты нашел их!

– Что плетёшь? Я все-таки не мог идти в жару по тракту.

– А девушка?..

– Сама меня зацепила.

– Неправда, ты прицепился к ней. И шутил; не глупец ли ты?..

– А корчма? А торговки?

– Это они виноваты, не я. В глаза бросаются.

Другой Янек начал издевательски смеяться; ссора между ними завязалась заново, и как-то всё же после этого дела из двух склеился один, как прежде. Город был тихий, как вымерший, несколько ламп гасло, колышась в воздухе, на звёздном небе светились непогасшие Божьи лампы, а на тёмной лазури с правой стороны Янек увидел башню и крест недоконченного костёла.

Прийдя в себя, он поблагодарил Бога, что указал ему дорогу, и пошёл.

Теперь он думает: “Попаду, наверное, хоть немного слишком поздно… лишь бы ворота не были закрыты”.

Идёт, идёт, с улицы на улицу, всё пустынней, всё тише, а башня перед ним растёт, а дойти до неё нельзя, то вправо, то влево, не дойти до неё за стенами, вздыхает и идёт, уставший.

Уже ему и сил начинало не хватать.

Наконец расстелилась перед ним большая площадь, опоясанная вокруг стенами, посередине стояли возвышающиеся почти до крыши стены, а башенка устремилась уже в облака и золотой крест на ней блестел в темноте каким-то светом, который, казалось, не из земли, но из него самого бил.

Тишина была торжественная… он подошел к воротам, большие дубовые ворота были заперты изнутри, но рядом с ними на козьей лапке висел шнурок от колокольчика.

Янек, сонный, уставший, болеющий, потому что его теперь все раны начинали донимать, позвонил.

Звонко раздался голос маленького колокольчика, плаксивый, точно взывая о помощи; но нескоро кто-то проснулся за воротами, открыл окошко и спросил изнутри:

– Кто такой?

– Это я!

– Кто такой?

– Каменщик Янек! Сын мастера Мацея… папа меня к вам прислал, к куму Яну, чтобы с ним работал во славу Божию и для хлеба насущного.

– Так поздно? Мацей живет в ближайшей деревне.

– А! Поздно я вышел из дома, и столько терпел по дороге… впустите меня, впустите ради милости Божьей, кровь из меня льется, голова раскалывается, слёзы льют… пустите ради милости Божьей, а то умру на пороге.

Медленно дверка открылась и старичок с седой бородой, с фонарём, в монашеской рясе высунул удивлённое лицо, посмотрел на юношу.

– О, мой великий Боже, – воскликнул он, – что с тобой? Весь в крови, весь в грязи, в эту поры!

И сильными руками схватил его, а Янек, едва в них оказавшись, потерял сознание. Упал в обморок на гостеприимном пороге.

Монах вздохнул, поглядел на него – о диво! – минутой назад молодой Янек имел уже седые волосы, борода у него по пояс отрасла, шестьдесят лет лежало на пораненном челе.

Старым он пришел к работе и молитве и упал на пороге!

А кто же из нас не был этим Янком??

Слушайте папу Мацея!

1858