Перс. — Разве ж это порнография?! Это же в здоровом теле… этот… здоровый дух! А до этого похороны смотрели — как положено!". "Похороны? — Тася саркастически покивала головой. — А ну включи… видеомагнитофон!". — "Таисия Борисовна!..". — "Я сказала: включи видеомагнитофон!". — "Таисия Борисовна, ну, если честно… Да, мы посмотрели немного кино… Про войну". — "Про какую войну?". — "Про… вьетнамскую…". — "Что?! Сию же минуту включи видеомагнитофон!". Перс обреченно нажал на кнопку с надписью Play. Несокрушимый Рэмбо, он же — Рокки с фанерного щита, со взором Медузы Горгоны, ледяным и страшным, продолжал ускользать от гончей стаи солдат и полицейских. "Это что такое? — Тася оторопело глядела на мускулистый торс Рэмбо. — Это что за фильм?". — "Ну… мы и не знаем даже…". Тася схватила с тумбочки картонный футляр кассеты. Улика поджидала ее на корешке футляра, где фломастером было выведено — "Рэмбо". "Ах, вот оно что! — глаза Таси хищно заблестели. — "Рэмбо"! Так это вы здесь про американских фашиствующих молодчиков смотрите!..". (Сама Тася фильм не видела, но с советскими рецензиями на него, конечно, была знакома). — "Таисия Борисовна, ну, какие фашисты?.. О чем вы?! Это же… ну… просто детектив". — "Я вижу, что это такое. Где ты взял эту кассету, Перстнев?". — "Дома". — "Чья она?". — "Не знаю… Наверное, кто-то к родителям в гости приходил и забыл". — "Наверное, бабушка опять принесла, да, Перстнев?". — "Ну, при чем здесь бабушка, в самом деле?.. Она вообще про кубанских казаков любила…". — "И в такой день вы смотрите эту погань?! Хороши комсомольцы, слов нет!". — "Да мы всего чуть-чуть и посмотрели! Так, из любопытства только…". — "Ну, я вам устрою, любопытные мои!.. Так, быстро все выключайте и немедленно расходитесь по домам, пока я ваших родителей не обзвонила! Три минуты вам даю! Мы с Наташей ждем внизу. Идем, Наташа".

"Ну, Шерсть, сссука коварная!.. — шипел Перс, пряча у себя под джемпером кассету, которую Тася не рискнула конфисковать. — Ну, я тебе матку вырву, тварь!..". "Мы ждем!", — донеслось с первого этажа. Под бдительным оком Таси они гуськом спустились по лестнице, молча надели в сенях пальто и куртки, молча топтались у крыльца, пока Перс возился с замком на двери. Подталкиваемые в спины неумолимым взглядом Таси и довольным — Шерсти торопливо зашагали по заметенной снегом улице в сторону центра. "Ведь предупреждал же я…", — бубнил Толик. Кошки на душе у него не скребли. Урча и подвывая, они рвали душу когтями, с мясом и кровью.

Глава 32

Весь вечер Тэтэ, пробираемый нервным ознобом, взывающий к Богу, в которого не верил, вздрагивал от звука телефонного звонка, как от воя сирены, всякий раз полагая, что это Тася звонит его родителям с рассказом о кощунственном проступке сына. Тася так и не позвонила, однако легче от этого не стало. К утру вчерашний росток тревоги вымахал до высоты векового кедра. Хотелось забиться в дупло этого кедра и сидеть там в тепле и безопасности, не высовывая наружу и носа. И так до самых летних каникул. Но, к несчастью, до лета еще три с половиной месяца, а сейчас нужно идти в школу. Эх, если бы что-нибудь с ней случилось, что-нибудь такое глобально-катастрофическое, что разрушило бы до основанья эту школу с ее иродовым миропорядком, заслонило бы собой вчерашнее ЧП и заставило бы Тасю забыть о нем навсегда!.. Как в том детском анекдоте про Вовочку: "Папа, я баловался с реактивами на уроке химии, и теперь тебя в школу вызывают". — "Не пойду". — "Правильно, что там делать на этих развалинах!"… К сожалению, такое бывает лишь в анекдоте и лишь с Вовочкой, которому все — трын-трава, а в реальной жизни школа — вот она, стоит себе целехонькая и незыблемая, равнодушная к страхам и терзаниям Толика. Вон и черную ленточку еще не успели с флагштока снять. Толику показалось, что это траур лично по нему. Надо было ему вчера шататься по улицам до ночи и посинения и, вдобавок, сняв куртку и шапку, поваляться в снегу, и лопать, лопать снег пригоршнями, глотать хрустящую стылую кашу и купленный в гастрономе пломбир за 19 копеек. Глядишь, сегодня он заболел бы, и не надо было бы переться в школу. А если бы повезло, то он получил бы осложнение и заболел бы чем-нибудь и вовсе тяжелым, ну, не совсем тяжелым, но достаточно тяжелым, чтобы вызвать панику у взрослых — воспалением легких, например. А что?.. С его предрасположенностью к простудным заболеваниям такое вполне могло произойти. И это было бы настоящим спасением. Тогда учителя с родителями не просто помиловали бы его, больного и измученного, угасающего на влажных от пота простынях, но и с ахами-охами, слезами на перекошенных отчаянием лицах бегали бы вокруг его предсмертного одра, ловя каждый хриплый вздох и блуждающий взгляд Толика, ломая руки, моля его не оставлять их одних на этом свете и, конечно, не вспоминая о его "дачных" и прочих прегрешениях, которые в эти трагические минуты выглядели бы такими пустяковыми и ребяческими. А когда он поправился бы — а он бы, конечно, обязательно поправился, примерно через месяц — ему, ослабевшему, но выжившему, тем более не стали бы все это припоминать, безмерно благодарные за то, что он выжил, и счастливые одним лишь этим обстоятельством. И вся эта история с видео сама по себе рассосалась бы, ушла в небытие, упорхнула, как сон с голыми женщинами, которых вспугнула утренняя трель будильника… Толик цокнул языком: хороший план! То есть, сам по себе, конечно, дебильный, но не в этой ситуации. В этой ситуации идеальный план. И ведь насколько эффективный: преступник в одно мгновение становится жертвой, и аж рыдать хочется от жалости к себе… Как же он вчера до этого не додумался? А теперь уже поздно.

Не помня как, он отбубнил на политинформации выдержки из прочитанных им по диагонали материалов "Правды" о церемонии прощания с генсеком. Тася, с которой, как и со школьным зданием, не случилось ничего худого, которую, к сожалению, не прибил кирпич и не поглотила разверстая пасть канализационного люка, в классе почему-то не смотрела на Толика. Вообще не смотрела. Такое чувство, что специально не смотрела, прямо-таки избегала касаться его взглядом. Так мать, наказывая Толика иногда за какую-либо провинность, для пущей назидательности на некоторое время переставала с ним разговаривать и даже смотреть в его сторону. Словно его не существовало в природе. И это было намного хуже и невыносимей, чем самое строгое из наказаний. Тася, видимо, пошла этим