артиста, провозгласил Перс. — Хоть и болгарский, зато бренди! Ограбил я папеньку еще на одну, пусть и ополовиненную бутылочку! Разве я не молодец?". — "Ты — молодец, швец, жнец и для врагов п….ц. А отцу опять скажешь, что разбил?". — "Нет, блин, скажу, что с Толей Топчиным на брудершафт выпил!". — "А не допускаешь, что твой папенька задастся простым, но насущным вопросом: чего это сынуля так часто бьет бутылки с импортным пойлом?". — "У меня переходный возраст, я нервный, непредсказуемый, себя не контролирую и за действия свои не отвечаю. И это, кстати, не треп, пацаны. Со мной на днях такая история приключилась — хоть стой, хоть вой. Мать мне дома трешку дает — ну, на карманные расходы, а я, вместо того, чтобы положить трешку в карман, беру и рву ее пополам! В натуре! Пополам! Само собой как-то получилось, механически! Как будто кто-то толкнул меня, заставил это сделать… Мать чуть не заземлилась тут же. Не из-за трешки — за меня испугалась. К врачу потащила… Ну, тот и сказал — возраст, дескать, такой специфический, повышенная возбудимость, непроизвольные рефлексы, безотчетные поступки и тому подобная ахинея. Мол, для моего возраста это нормально. У вас, пацаны, ничего такого не бывает?". — "Ты имеешь в виду трешки на карманные расходы? Увы, со мной такого не бывает. А с тобой, Кол?". — "Не-а". — "Видишь, Перс, твой случай — исключительный, а потому особенно тревожный". — "Да нет, я про безотчетные поступки…". "А-а, ну отчего же, со мной бывает, — Тэтэ сделал таинственное лицо. — В последнее время меня буквально преследует странное желание: хочется встать во время урока истории, подойди к Тасе, развернуть ее к себе спиной, наклонить, задрать подол, стащить колготки и задушить ее этими колготками — прямо здесь же в классе. Вот только можно ли назвать такой поступок безотчетным?". Старенькие половицы заскулили от взрыва хохота и топанья ногами в пол.

"И, тем не менее, Перс, — вернулся Тэтэ от хохота к изначальной теме разговора. — А ну как отец твой догадается, куда алкоголь из дома пропадает? Любой наделенный даже примитивным интеллектом индивид на его месте догадался бы". — "Не нагнетай, Анатоль! Все-таки ты — человек, забитый и запуганный родителями донельзя!.. Постоянно боишься, что они тебя поймают на чем-то неподобающем… Как так жить можно? У меня в семье другие порядки. И я со своим отцом все вопросы как-нибудь решу, не переживай. Да он и не заметит ничего! У него этого соцлагерного дерьма — полный бар всегда". — "Так это — дерьмо? А что ж ты нам его тогда предлагаешь?". — "Это дерьмо в сравнении с лучшими образцами, вот что я хотел сказать. А само по себе — пойдет, пить можно. Ты вообще пробовал бренди?". — "Нет". — "Ну, это как виски, только похуже". — "А ты и виски пробовал?". — "А то!". — "Настоящий?..". — "Самый что ни на есть!.. Шотландский. "Катти Сарк". — "Ну, и как?". — "Как коньяк, только получше". — "Про коньяк я уж и спрашивать не стану — догадался, что ты и его пробовал". — "Ты очень проницателен, Анатоль. Ну, все, хорош трындеть, давайте пить!".

Толик взял бутылку в руки. "Слушай, Перс, а градусов-то здесь немало, — задумчиво сказал он, изучив этикетку с парящим в лазурной выси парусником. — Градусов-то здесь почти, как в водке. Не развезет нас? Не сбрендим мы от ентого бренди?". — "Это не такси, чтоб нас развозить. Ну, ты посмотри, Анатоль, — там меньше, чем полбутылки, а нас — трое здоровых молодых людей. И по сто грамм на каждого не выйдет… С чего развозить-то? Да и закусь я с собой из дома приволок. Вот колбаса, шпроты. Кол, там в буфете, в ящике консервный ключ должен быть. И вилки захвати". Солнечный напиток с солнечного болгарского берега разлили в знакомые потрескавшиеся чаши, еще хранящие липкие следы присутствия "чинзано". "Мне мою порцию всю сразу не наливай, — предупредил Тэтэ. — Я ее в два захода оприходую". "Одним махом оно забористее будет, но как хочешь, — отозвался Перс. — Ну, три танкиста приняли по триста!". Толик понюхал бренди, вздохнул, опрокинул в себя содержимое кружки и немедленно принял позу выброшенной на "слънчев бряг" рыбы — судорожно хватающей ртом воздух и беспомощной. Кол, сморщившись, тряс головой, как ребенок, которого все же заставили проглотить касторку. Лишь Перс спокойно кусал колбасный ломтик, забавляясь реакцией приятелей. На глазах у него, впрочем, выступили слезы. "Иди запей водой, — улыбаясь, сказал он задыхающемуся Толику. — На плите в чайнике должна быть". Глотнув из носика теплой, с хлопьями накипи водицы, Толик обрел, наконец, способность дышать и говорить. "Теперь я понимаю ощущения людей, которым в средневековье вливали в глотку расплавленный свинец", — заявил он. "Не преувеличивай, Анатоль, — ответил Перс. — Это намного приятней, чем свинец. Сейчас кайф придет. А если бы ты меня послушал и выпил всю свою дозу разом, кайфа было бы еще больше". "Ничего, я растягиваю удовольствие, — Тэтэ вытащил за хвост шпротину из масляной жижи. — Однако чайник-то почти пуст. А мне опять запивка понадобится. Да и чаю хлебнуть было бы неплохо, согреемся заодно". — "Тебе холодно? Мы с Колом пока тебя ждали, протопили немного". — "Сейчас тепло, потом будет холодно. Вы же не будете снова с дровами возиться. Ну, где тут у тебя вода, Перс?". — "Водопровод, как это ни грустно тебе сообщать, сюда не провели. Вода — в колонке за забором. Ведро — в сенях. Хочешь чаю — чухай за водой. А мы с Колом пойдем видак глядеть, нас сейчас порнушка согреет. Колбасу с собой бери, Кол, наверху и похаваем". "Ну, возымейте совесть! — взмолился Тэтэ. — Без меня не начинайте смотреть! Я ж не только себе, но и вам воды принесу". — "Ладно, не хнычь. Ждем".

Видео в этот день своей забористостью превосходило даже бренди. Приснопамятные "Частные уроки", недавно так поразившие Тэтэ, в сравнении с сегодняшним фильмом представлялись брачными играми ленивцев в амазонский полдень. Солнечный алкоголь горячими лучами пронизал тело Тэтэ, приятно отяжелив его. В голове было шумно и весело, и когда лестница на второй этаж исполнила свою традиционную скрипучую арию, и в комнате появилась Шерстицына — староста и комсорг девятого класса, Толик в первую секунду решил, что это пьяная галлюцинация. Но галлюцинация не исчезла. Она и не думала исчезать. Перс и Кол, судя по их лицам, тоже ее узрели. Сомневаться в реальности внезапно возникшей старосты не приходилось, и этот факт произвел на компанию парализующее действие своей непреложностью и омерзительностью. Шерстицына была типичной старостой: некрасивая, но умная и исполнительная