Он сделал несколько глубоких вдохов — в последний раз он задержал дыхание. Вознаграждение, завершавшее каждый подход. Полная концентрация и покой. Все поры открылись. В эти мгновения общая комната становилась реальной.

Закрыв глаза, он вспомнил в обратном порядке весь подход, каждое движение. Дойдя до начала, он услышал за спиной шаги посетителя. Он вспомнил каждое движение.

У ботинок незнакомца жесткая подошва. Семенящая походка — шаги часто стучали по полу. Когда заведующая подошла к переговорному устройству, он стоял не шевелясь. А потом они опять заговорили.

Мужчина в кресле с ушами быстро свел колени, его взгляд расплылся. Выдохнул через рот и снова набрал воздуха в грудь, сделав резкий, глубокий вдох. Они поговорили. Теперь, когда он стал вспоминать, произнесенные обоими звуки показались назойливыми и резкими. Открыв глаза, он увидел новую партию бегунов, сосредоточенно готовившихся к старту. У пятерых — кроссовки с тремя полосками. У двоих — всего одна. Затем он пересчитал официальных лиц у ограждения. В этот раз — только четверо. Пересчитывая в третий раз, он задышал быстрее и поднял взгляд.

Некоторые слова не желали уходить из памяти.

Вновь посмотрел на экран, он опять начал болтать ногами. На этот раз половину программы он пропустил, встал с кресла и обхватил лодыжки. Услышав в коридоре шаги, он разжал руки и резко выпрямился. За этими занятиями его не поймали ни разу.

Лишь когда рябой сел рядом с ним, он пошевелил головой. Он позволил гостю провести рукой по своей спине и, как раньше, сосчитал, сколько раз. На этот раз его гость вел себя тише, чем обычно.

— Пойдем, дружок, — сказал он. — Поедем к Герману Мюллеру. — Затем он сжал его руку. — Пошли, Герхарт, кофе выпьем.

В первый раз за много лет Джеймсу показалось, что имя какое-то не то.

Лишь идя по тропе Штадтгартена, Брайан сообразил, что цветы, предназначавшиеся для могилы Джеймса, теперь стоят в кабинете заведующей Реман. После перерыва в экскурсии она вела себя гораздо сдержаннее, и это было заметно.

Через несколько минут они попрощались.

Вся затея оказалась напрасной. Ему так и не удалось ничего разузнать о Крёнере, или Хансе Шмидте, как он себя теперь называл. Ему так и не представилась возможность задать нужные вопросы. Попытка установить связь между финансовой поддержкой и ответами на вопросы полуличного характера была бы опрометчивым поступком. Удивленная фрау Реман мгновенно заподозрила бы неладное. А скоро это и до ушей Крёнера дошло бы. Брайану такое было не нужно.

В свое время он заглянет к рябому в гости.

В конечном счете визит в клинику был бессмысленной затеей. Напрасно потраченное время.

Уже на площади у парка Брайан, наклонившись, сорвал цветок — длинный, какой-то жалкий, похожий на крапиву и уже наполовину отцветший; выдрал он его с корнем, и неудовольствия сторожа парка это не вызвало. Он поправил лепестки. Невзрачное растение говорило о его тоске и намерениях лучше, чем любой букет.

Очередь на канатную дорогу ему показалась бесконечной. Кабинку покачивало, и его затошнило. Дурнота еще не прошла, когда он, следуя указаниям Петры, наискосок пошел к колоннаде по дорожке из брусчатки. Подобно некоему анахронизму, в склон холма врезались искусственные греческие колонны. Окружали их низкие стенки с металлическими перилами.

Несмотря на благие намерения, сооружение выглядело уродливым и запущенным. Унылая затхлость — атмосфера и предназначение этого места в высшей степени соответствовали друг другу.

В Германии военные мемориалы, как правило, не отличаются анонимностью. Гигантская угловатая колонна, стоящая внизу, служила тому превосходным доказательством. Со времен Первой мировой войны мемориал отдавал долг павшим, а часть колонны — из чисто практических соображений — осталась без гравировки. Пройдет всего пара десятилетий, и Вторая мировая война даст случай использовать предусмотрительно оставленное место. Можно было только надеяться, что больше места не понадобится.

Подобные памятники стояли повсюду. И общей у них была одна черта: по ним было абсолютно ясно, зачем их ставили. Поэтому Брайан удивился тому, что, даже обойдя колоннаду несколько раз, не нашел нигде даже какой-нибудь мелкой латунной таблички или любого другого указания на причину возведения этого сооружения или на присутствие захоронения.

Сев на корточки, он долго отдыхал, уперев руки в бедра. Затем опустился на колени и взял горсть земли.

Влажной и темной.

Ровно сорока пятью минутами ранее тот же путь наверх проделала широкая и тяжеловесная фигура.

Шагая по зарослям, Хорст Ланкау дышал с трудом. В последний раз он был здесь по меньшей мере пять лет назад, а до этого — очень давно. Эти колонны повидали немало мгновений любви. Если бы Ланкау вырос в городе, он бы наверняка по-другому относился к этому месту.

Сейчас он его ненавидел.

Целых три лета его старшая дочь Патриция вздыхала по юноше, чья семья, к несчастью, имела обыкновение проводить пару недель своего скромного отпуска в кемпинге к югу от Шлоссберга. От хлопающих на ветру палаток сладкая парочка, очевидно, взбегала по лестнице от ворот Швабертор и шла дальше по тропинке к греческим колоннам, где теперь оказался Ланкау.

Третье лето, проведенное вместе с его дочерью, стало для юноши последним во Фрайбурге — больше Патриция о нем не заговаривала.

Ланкау застал любовников на месте преступления. Так сказать, со спущенными штанами, и с тех пор парень вряд ли сможет что-нибудь подобное сотворить. Ланкау это дорого обошлось, но родители парня удовлетворились возмещением ущерба.

Этот глупец хоть образование получит.

Теперь-то Патриция замужем, а остальные две дочери слишком умны, чтобы подобное повторить.

Его сын мог делать что хотел.

О том, что есть и другие люди, регулярно ищущие приключений на платформе, составлявшей крышу колоннады, где он теперь находился, красноречиво свидетельствовали углы: использованные презервативы валялись у стен.

Мощный контраст с их упоительным предназначением.

Почти половина четвертого. Для Хорста Ланкау ожидание ничего не значило. Он годами мечтал о мести.

В ту судьбоносную ночь на Рейне Арно фон дер Лейена неожиданно поглотила неизвестность. Несмотря на то что Ланкау имел хорошие связи и приложил немало усилий, любые следы этого человека неизменно обрывались у темной глади Рейна.

День за днем Ланкау приходилось жить с физическим недостатком, подаренным судьбоносной стычкой с Арно фон дер Лейеном. Красивым он уже не был. Лицо из-за прикрытого глаза перекосило. Женщины к нему интереса не проявляли и отводили взгляд, когда он пытался знакомиться. Он сам себе казался жалким. Слепой правый глаз мешал на площадке для гольфа. Из-за компрессии шейных позвонков не проходило и месяца без головной боли, отравлявшей существование и ему самому, и его близким. Огнестрельное ранение в грудь разорвало мышцы — ему было трудно поднять левую руку выше талии, да и мешало катить мяч по фервею[22].