Здесь последствия обещают быть еще более странными. Вместо отрицательной обратной связи мы имеем положительную обратную связь. По мере того как поколения сменяют друг друга, хвосты становятся длиннее, но женская тяга к длинным хвостам усиливается еще быстрее. Это означает, что из поколения в поколение хвосты будут удлиняться, причем со все возрастающей скоростью. Теоретически они могут продолжать увеличиваться даже после того, как достигнут 10 миль в длину. В реальности-то, конечно, правила игры изменятся задолго до достижения таких абсурдных величин, точно так же как наш паровой двигатель с перевернутым регулятором на самом деле никогда не разгонится до миллиона оборотов в секунду. Но, хотя мы и должны с осторожностью относиться к выводам данной математической модели, когда речь идет о крайних значениях, эти выводы вполне могут оставаться верными на том отрезке, где условия реалистичны, правдоподобны.

Теперь, 50 лет спустя, нам понятно, что имел в виду Фишер, безапелляционно заявлявший: “Нетрудно видеть, что при полном отсутствии каких-либо сдерживающих факторов скорость эволюции будет пропорциональна уже достигнутому результату и, следовательно, будет расти с течением времени экспоненциально, или в геометрической прогрессии”. Несомненно, он обосновывал это утверждение так же, как и Лэнд, который написал: “Таким образом, оба затрагиваемых подобным процессом признака, а именно развитие оперения у самца и сексуальное предпочтение, оказываемое самкой самцам с данным типом развития, должны усиливаться вместе, и — при отсутствии мощного давления отбора, направленного в противоположную сторону и сдерживающего этот процесс, — усиливаться с постоянно возрастающей скоростью”.

Сам факт, что и Фишер, и Лэнд пришли в своих математических рассуждениях к одному и тому же захватывающему выводу, еще не говорит о том, что их теория правильно отражает то, что действительно происходит в природе. Не исключено, что прав Питер О’Дональд, генетик из Кембриджского университета и один из ведущих специалистов по теории полового отбора, который считает, что взрывной характер модели Лэнда “запрятан” в ее начальных посылках и просто не мог досадным образом не вылезти на противоположном конце длинных математических выкладок. Некоторые теоретики, в том числе такие как Алан Графен и У. Д. Гамильтон, предпочитают теории другого рода, где выбор, который делает самка, действительно сказывается на ее потомстве благотворно в самом что ни на есть утилитарном, евгеническом смысле. Теория, которую они в настоящее время совместно разрабатывают, заключается в том, что самки действуют как врачи-диагносты, отмечая самцов, наименее восприимчивых к паразитам. Согласно этой по-гамильтоновски оригинальной теории, яркое оперение — не что иное как реклама, с помощью которой самец наглядно демонстрирует свое здоровье.

Чтобы досконально разъяснить теоретическое значение паразитов, понадобится слишком много времени. Вкратце же можно рассказать так. Все “евгенические” теории сталкиваются с одной и той же проблемой. Если бы самки действительно могли безошибочно выбирать самцов с наилучшими генами, тогда чем успешнее они выбирали бы, тем более узким становился бы их выбор в будущем: в конце концов вокруг остались бы одни только хорошие гены, и у самок не было бы никакой необходимости быть разборчивыми. Паразиты устраняют это теоретическое затруднение. Дело в том, что, как полагает Гамильтон, паразиты ведут бесконечную цикличную гонку вооружений со своими хозяевами. А это в свою очередь значит, что для любого отдельно взятого поколения птиц “наилучшими” будут не те же самые гены, которые окажутся наилучшими для следующих поколений. То, что эффективно против нынешнего поколения паразитов, не годится для борьбы со следующим, проэволюционировавшим. Следовательно, какие-то самцы всегда будут генетически лучше других оснащены против злободневной инфекционной напасти. Получается, что самка окажет своему будущему потомству наибольшую услугу, если выберет самого здорового самца в своем поколении. Для сменяющих друг друга поколений самок универсальными критериями выбора могут служить лишь те признаки, которыми воспользовался бы и любой ветеринар: ясные глаза, лоснящиеся перья и т. п. Всем этим может похвастаться только истинно здоровый самец, и потому отбор благоприятствует тем самцам, которые демонстрируют свои симптомы здоровья на всю катушку и даже чрезмерно подчеркивают их при помощи длинных хвостов и раскидистых опахал.

Однако эта паразитарная теория, пусть даже она и может оказаться верной, никак не относится к теме данной главы, посвященной “взрывам”. Вернемся к выдвинутой Фишером и Лэндом “теории выхода из-под контроля”. Теперь ей нужны подтверждения из реального животного мира. Как нам получить их? Какие методы использовать? Многообещающий подход придумал Мальте Андерссон из Швеции. Вышло так, что он работал с тем же самым видом птиц, который мы используем здесь в теоретических рассуждениях, — с длиннохвостым бархатным ткачом — и изучал его в природных условиях в Кении. Свои эксперименты Андерссон сумел осуществить благодаря недавней технической новинке — суперклею. Он рассудил так. Если реальная длина хвоста самцов представляет собой компромисс между утилитарным оптимумом и тем, чего хотят самки, значит, можно сделать самца сверхпривлекательным, подарив ему чрезмерно длинный хвост. Вот тут-то и пошел в дело суперклей. Я вкратце опишу опыт Андерссона, являющий собой превосходный образец хорошо продуманного эксперимента.

Андерссон отловил 36 самцов длиннохвостого бархатного ткача и разделил их на девять групп по четыре птицы в каждой. С каждой группой он обходился одинаково. Одному самцу (выбранному строго случайным образом, чтобы не было никакой неосознанной необъективности) хвостовые перья укорачивались до 14 см (около 5½ дюйма). Отрезанная часть приклеивалась с помощью быстросхватывающегося суперклея к кончику хвоста второго самца из четверки. Итак, у первого самца хвост был искусственно укорочен, а у второго — искусственно удлинен. Хвост третьей птицы для сравнения оставляли в неприкосновенности. А у четвертого из самцов хвост тоже оставался прежней длины, но отнюдь не неприкосновенным. Кончики его перьев были отрезаны, а затем приклеены обратно. На первый взгляд, пустая трата времени, но на самом деле это хороший пример того, как тщательно нужно планировать эксперименты. Ведь на птицу могло повлиять не изменение длины хвоста как таковое, а сам факт, что ее ловили, трогали и проводили манипуляции с ее хвостовыми перьями. Группа 4 служила контролем на случай подобных эффектов.

Целью этого опыта было выяснить, насколько успешным в спаривании будет каждый самец по сравнению со своими товарищами из той же четверки. Претерпев ту или иную процедуру над своим хвостом, птицы могли вернуться на прежнее место жительства и вновь занять свою территорию. Здесь они возвращались к своим обычным делам: привлечению самок, спариванию, постройке гнезд и обзаведению потомством. Вопрос был в том, кто же из четверки добьется наибольшего успеха в соблазнении самок. Чтобы выяснить это, Андерссон не только в буквальном смысле слова следил за самками, но и, выждав, подсчитывал количество гнезд с яйцами на территории каждого из самцов. В итоге он выяснил, что самцы с искусственно удлиненными хвостами покорили примерно в четыре раза больше самок, чем самцы, чьи хвосты были искусственно укорочены. Самцы с хвостами нормальной, естественной длины показали промежуточный результат.