А по приходу в ложу меня ждал еще один сюрприз. А именно сам господин Куропаткин с супругой. Они уже сидели на мягких стульях и, вполголоса переговариваясь, посматривали на задернутую портьеру. Едва мы зашли, оба обернулись.

— Добрый вечер, — церемонно поздоровался я, скрывая удивление.

Куропаткин молча склонил голову и с интересом проследил за моими дамами. Удивило его то, что они обе зашли в ложу, держа меня под руку. Жена же его, бросив оценивающий взгляд, поприветствовала, но не найдя ничего интересного в наших персонах, снова обратила свой взгляд на прикрытую сцену. А затем, достав театральный бинокль, принялась тщательно разглядывать посетителей в партере и в соседних ложах. Похоже, заметила кого-то из знакомых, добродушно помахала ладошкой и улыбнулась уголками губ.

А меж тем я учтиво рассадил своих барышень, присел сам и, выдохнув, поймав кураж, громко сказал:

— Ну, все, мы пришли. Теперь можно и начинать!

Куропаткин хмыкнул в бороду, а его супруга неодобрительно скосилась на меня. Не понравилась ей моя выходка.

И словно кто-то из распорядителей только и ждал этих слов. Портьера скользнула в сторону и зрителям предстали декорации зажиточного мещанского дома. На неширокой оттоманке восседала симпатичная дама и лениво делала вид, что читает книгу, а другая молодая особа у стола что-то вышивала.

— Взошла луна, — громко продекламировала из книги читающая. — И странно было видеть, что от нее, такой маленькой и грустной, на землю так много льется серебристо-голубого, ласкового света…, — она оторвалась от страницы со вздохом, кинула небрежно книгу на колени. — Темно.

— Ах, зажечь лампу? — вопросила швея.

— Не надо. Устала читать…

В общем, я понял, что спектакли люблю я чуть-чуть больше чем оперы. Здесь смысла поболее, разговоры живее и эмоции кой-какие присутствуют. Но все равно, скука смертная. Уже после четверти часа я откровенно заскучал, зазевал и заклевал носом. То, что происходило на сцене, меня абсолютно не трогало. Горький, конечно, гениальный мужик, поднимал в своих произведениях остросоциальные темы, за что его потом и полюбили большевики, но вот его пьеса про внутрисемейные скандалы зажиточных мещан не лучшее его произведение. Когда он там «Мать» должен написать? Кажется еще до революции, да? Может воспользоваться ситуацией да и встретиться с ним, пригласить на свои заводы? Пущай проникнется нашей атмосферой, может чего другое напишет. Или заказать ему произведение, в эти времена такое практиковалось. Горький, в желании заработать, думаю, не откажет.

Со скуки я стал рассматривать зрителей. Конечно, были среди них настоящие ценители искусства, такие, что не пропускают ни одно мало-мальски значимого представления. Но в основном в партере присутствовали обычные горожане, или мещане, если определять по сословию. Не слишком богатые, без претензий на пафос и кич. Пришли в театр развлечься, провести свободное время с супругами, любовницами и невестами. Весь более или менее бомонд собрался в ложах. Что справа от нас, что слева золота и бриллиантов хватило бы, чтобы построить для моих нужд совсем немаленький заводик. Даже у моей супруги колье сверкало зеленью изумрудов так, что любому было понятно — муж у дамочки при серьезных деньгах. Хотя, если честно, изумруды мне всегда напоминали на вид бутылочное стекло, такие же зеленые, иногда мутноватые с трещинками. Но Маришке нравилось, она своими драгоценностями гордилась, а это главное.

Я в очередной раз глубоко, устало вздохнул. Маришка и Анна Павловна, занятые сценой, этого не заметили, а вот Куропаткину, который скучал так же как и я, чуть повернув и склонив ко мне голову, шепотом спросил:

— Вы, видимо, тоже считаете, что талант Горького сильно преувеличен?

Я бросил взгляд на его супругу, а затем, увидев, что она всецело поглощена зрелищем, также шепотом ответил:

— Если только самую малость. Это его пьеса не очень удачна, по моему мнению, но я верю, что у него все впереди. По бесталанным пьесам спектакли обычно не ставят.

— Может быть, — с сомнением ответил министр. — А вы еще не видели его новую пьесу «На дне»?

— Нет, к сожалению. Говорят, что в Москве она имеет оглушительный успех.

— Оглушительный — это громко сказано. Ставить пьесы о нищих много таланта не нужно. Люди о нем говорят, потому что им показали самую грязь. Воры, проститутки, босяки и шулера. Дали зрителю извозиться в дерьме, вот вам и весь успех.

— М-да, наверное, вы правы, — был вынужден согласится я. Саму пьесу «На дне» я не читал, не смотрел, поэтому и судить о степени одаренности написавшего по ней не могу.

Сказав это, Куропаткин снова сел прямо и со скучающим видом уставился на сцену. Но не прошло и пяти минут, как он опять, склонившись, произнес:

— Нет, честное слово я вам говорю, не написал бы Горький о жизни в ночлежке, никто бы о нем и не говорил. Это не талант, голубчик, смею вас уверить.

— И все же могу вам возразить, — ответил я, увлекаясь беседой. — Настоящий бездарь, написавший пьесу, никогда не сможет заинтересовать театралов. Что бы он там не написал. Так что, Горький, надо ему отдать должное, что-то там, в закромах души данное от Бога имеет. Вспомните хотя бы «Старуху Изергиль».

— Бессарабские сказки, — хмыкнул он и замолчал на некоторое время. А затем, подумав, тихо сказал. — А вы знаете, я, пожалуй, соглашусь с вами. Горький, конечно не Пушкин и не Лермонтов, но что-то данное от Бога у него есть. Это правда.

— Да уж, он совсем не Пушкин, — согласился я, улыбаясь.

Куропаткин опять выпрямился, пропал на несколько минут. Затем, опять склонившись, прошептал:

— Мы, кажется, с вами незнакомы. Куропаткин Алексей Николаевич.

— Тот самый? — делано удивился я.

Министр кивнул:

— Тот самый.

— Гм, неожиданно, — соврал я и представился в свою очередь шепотом. — Рыбалко, Василий Иванович.

— Неужели тот самый? — уже министру настала пора удивляться.

— Да, собственной персоной. Честно признаюсь, не ожидал, что вы обо мне наслышаны.

— Да кто ж о вас в столице не знает? — хмыкнул он. — А я-то смотрю, что лицо знакомое, а вспомнить не могу.

— М-да, а я вас к своему стыду вообще не узнал. Прошу меня извинить.

— Не стоит, голубчик. Пустое, — снисходительно ответил Куропаткин. И, пододвинувшись ко мне вместе со стулом, он шепотом спросил, — А скажите, Василий Иванович, вот я все время задавался вопросом. Вы такой известный человек, можно сказать, что проповедуете социалистические идеи, а вы случайно не социал-демократ? А может быть социалист-революционер? Вами охранка еще не интересовалась?

— Бог миловал, — ответил я потрясенно и горячо перекрестился. — Было дело, с Зубатовым в Московском отделении встречался, чай с баранками пил,