некоторые будущие защитники Родины превращались в законченных алкоголиков. Витька Петров, мой одноклассник, после школы пил практически каждый день. Выучившись в «путяге» на водопроводчика, он под руководством опытного наставника Васи в первую очередь освоил мастерство очковтирателя: якобы производил плановый осмотр сантехники в квартирах, а сам с напарником подделывал подписи квартиросъемщиков в журнале контроля и учета и пропивал выручку от халтуры. Халтуры хватало и самим «мастерам», и собутыльникам. Провожали Витьку в армию три дня! Чтоб все было как у людей, Витьке нашли даже «невесту», которая должна была изображать за столом перед деревенскими родственниками печаль-разлуку. Надька Силантьева, местная «оторва», согласилась. Поначалу она смиренно сидела рядом с умытым, одетым в чистенькое Витькой за столом и терпеливо выслушивала слезливые наставления родни, которая требовала от невесты верности до самого дембеля и свадьбы. Но к вечеру она изрядно набралась дармового коньячка и стала открыто перемигиваться с Пашкой. Витькин брат из деревни Гадово заметил и вскипел! Дрались на улице и Пашка навалял брательнику по самое не могу. Надьку пристыдили, она оправдывалась, но потом не стерпела и вскричала, что Витька даром ей не нужен и пошли все в жопу со своим Витькой! «Ах, какой же был скандал!» – как пела популярная тогда певица. Ругались и хватали друг друга за грудки все, даже мы с Китычем, хотя и сидели в самом углу в соседней комнате.

Пашку с позором выгнали, но он скоро вернулся и устроил под окнами концерт с гитарой. Надька порывалась к нему выбежать, родня удерживала, Витька мирно спал на стуле. Все, как у людей!..

Самое интересное, на третий день, у военкомата, где собрались призывники перед отправкой, Надька с ревом бросилась Витьке на шею и все это видели. Традиция была соблюдена, Витькина честь восстановлена. Можно было со спокойной совестью защищать Родину.

Родители Витьки вздохнули с облегчением – впереди были два года спокойной жизни. Но рано радовались, бедолаги. Витя вернулся месяца через два. Еще в самолете он заметил в иллюминаторе стаю ангелов в виде журавлей, которые сопровождали новобранцев до самой Самары. Сообщил об этом, как и положено, сопровождающему офицеру. Тот встревожено обещал разобраться. По прибытии в учебку разбираться стали с Витькой. Позвали врачей. Те стали щупать Витьку и заглядывать ему в глаза. Витька обиделся. Единственным выходом из создавшегося положения он посчитал покаянную исповедь. Врачи и офицеры сгрудились, чтоб послушать. Но, то ли кто-то усмехнулся некстати, то ли Витька уловил фальшь в их сочувственных ужимках, только он ринулся на одного из них, самого щуплого и попытался его придушить. Тогда, как пел Высоцкий, на Витьку «навалились толпой, стали руки вязать, а потом уже все позабавились»

Очнулся побитый изрядно Витка в больнице. «Делириум тременс», – прозвучал приговор. Стали лечить. Была надежда, что «на сухую» все станет нормально, и через положенный срок Витьку даже вернули в часть. Некоторое время он усыплял бдительность примерным тихим поведением, но через две недели случилось ЧП. В казарме появился офицер, только что прибывший из училища, молодой, амбициозный и глуповатый. К тридцати годам он хотел стать майором, поэтому спешил. На глаза ему попался «зачуханный» Витя в расхристанном виде. «Лейтеха» вскипел и наговорил лишнего. Последнее, что он успел произнести – немецкое слово «гауптвахта». После этого офицер увидел над собой красное, перекошенное бешенством лицо тощего солдатика и почувствовал, что его горло надежно перекрыто стальными пальцами. К счастью, в казарме они были не одни.

Витька комиссовали.

На Народной Витя сразу выздоровел и перешел на свою норму – полторы бутылки крепленого в день. Время от времени Витька терял социальную ориентацию и его укладывали на Пряжку, там он нашел свое счастье в лице толстой, рябой и грубой санитарки Светы родом с Тамбовщины. Света стала его женой и покровительницей, вовремя снабжала его необходимыми таблетками, а также била его, когда Витя терял берега.

Вообще, 1978—1979 годы на Народной стали самыми запойными – пацаны 1960—1961 годы рождения уходили служить Родине. Но как-то незаметно пролетели «только две зимы и только две весны» и вновь началась массовая пьянка – из армии вернулись защитники.

Тут уж тремя днями было не обойтись. Гуляли неделями, перетекая хмельной гурьбой из одной квартиры в другую. Уличный полублатной жаргон разбавили армейские словечки: «салабон, карась, дедушка, салага»… В стычках, порой жестоких, выясняли, чьи рода войск самые крутые. Лидировали десантники и моряки. Миролюбивая гражданская публика испуганно ежилась, когда слышала резкие солдатские команды; девчонки восхищенно замирали, когда доблестный моряк Балтики Пашка рвал тельняшку на груди и грозился, что научит всех уважать советскую власть. Английскую рок-музыку заметно потеснили армейские песни. Пели про взвод солдат, который полег почти полностью, а им всего-то на всех было 240 лет, пели про Братиславу, когда «десант на запад брошен по приказу», про то, как невеста отреклась от жениха-десантника, когда он поранил ноги, а десантник выздоровел и приехал в родной город «с голубыми погонами, с сигаретой в руках». Девчонка бросилась ему на шею, а он оттолкнул ее и сказал «ковыляй потихонечку, а меня ты забудь, проживу как-нибудь». Интересно, что даже любители продвинутой рок-музыки с удовольствием слушали эти песни. Я сам хлюпал носом, когда пели, что погибшим пацанам было всего-то 240 лет на всех. Да, мелодии песен почти не отличались, слова были примитивны, но чувства – сильными и искренними. Как в хорошей рок-балладе.

Мальчишки менялись в армии разительно. Бравада, показная грубость, солдатские словечки – это через месяц-другой проходило, а вот мальчишеское озорство и наивная доверчивость исчезли навсегда. Особенно менялись те, кто прошел Афганистан. В нашем дворе таких было двое. Мишка Голомолзин был моим одноклассником и я хорошо помнил его добрую улыбку и покладистый нрав в школьные годы. После армии он стал молчаливым. Напрасно во время застолий ребята пытались вызвать его на откровенность и даже провоцировали его. Мишка отмалчивался и мрачнел. Много лет спустя встретились случайно, посидели в кафе – он признался мне, что дорого бы дал за то, чтобы забыть Афган навсегда. Больше я его не расспрашивал.

Глава 33. Первый курс

Счастливый первый курс! Еще играет в жилах школьная дурь, а на тебя смотрят как на взрослого человека.

Весной мы, трое, окончательно слиплись в единое трехглавое целое. Главная голова – Андрей – настойчиво увлекала нас к полной бессмысленности бытия. Славик мягко сопротивлялся, полагая, что смысл можно найти в изящных искусствах и литературе, я готов был идти куда угодно, поскольку из меня бил фонтан