добру, считает себя удовлетворенной. Посредственной части души свет не режет глаза. Она устроена с полным комфортом. Итак, все в согласии. Душа пребывает в мире. Но ведь Христос сказал, что пришел не затем, чтобы принести мир. Он принес меч121. Меч, который, – как говорит Эсхил, – рассекает надвое122.

Веру и ее социальную имитацию почти невозможно различить друг от друга. Это тем более трудно, что в самой душе человека одна часть может быть заполнена подлинной верой, а другая – имитацией веры. Почти невозможно – но все-таки возможно.

Отвергнуть социальную имитацию веры – в современных условиях для веры это едва ли не вопрос жизни и смерти.

Необходимость существования чего-то совершенно чистого для очищения скверны не ограничивается только храмами. Чтобы очиститься от скверны, люди идут в церковь, и это прекрасно. Но гораздо более согласно было бы с духом христианства, чтобы, кроме того, Христос нес свое присутствие в места, наиболее оскверненные позором, нищетой, преступлением и несчастьем, в тюрьмы, в суды, в приюты бедняков. Надо, чтобы каждое заседание суда начиналось и заканчивалось совместной молитвой судей, полицейских, обвиняемого и всех присутствующих. Чтобы Христос присутствовал в местах труда и учебы. Чтобы глаза всех людей, – чем бы они ни занимались, кем бы они ни были, – могли в течение каждого дня неуклонно взирать на медного змия.

Но пусть при этом будет всенародно, официально признано, что религия не есть что-либо иное, как только именно этот взгляд. Ибо пока она притязает быть чем-то иным, она неизбежно или замыкается в церковных стенах, или душит всё повсюду, где присутствует. Религия не должна претендовать на иное место в обществе, нежели то, которое соответствует месту сверхъестественной любви в душе. Но, по правде сказать, немало таких людей, которые сами обесценивают собственное милосердие тем, что отводят ему в своей душе слишком выдающееся и заметное место. Ведь Отец наш Небесный пребывает только втайне. Настоящая любовь не бывает без стыдливости. Подлинная вера предполагает строгое соблюдение тайны даже наедине с самим собой. Это тайна между Богом и нами, в которую мы сами почти не посвящены.

Любовь к ближнему, любовь к красоте мира, любовь к религии: в некотором смысле можно сказать, что все это – роды совершенно безличной любви. Впрочем, любовь к религии вполне может и не быть безличной, поскольку религия связана с социальной средой. Надо, чтобы сама природа религиозных практик исправляла это. В центре католической религии находится бесформенная частица вещества, кусочек хлеба. Любовь, которая направлена на этот кусочек вещества, по необходимости безлична. Что он такое? Это не человеческая природа Христа в той мере, как мы ее можем представить. Он не есть и божественная личность Отца, которая в нашем сознании подвергается всем ошибкам нашего воображения. Он – всего лишь кусочек вещества, который находится в центре католической религии. Это то, что в ней более всего вводит в соблазн, и то, в чем заключается ее самая удивительная сила. Таким же образом и во всех подлинных формах религиозной жизни присутствует то, что гарантирует ее безличный характер. Любовь к Богу должна быть безличной, пока не произойдет личная и непосредственная встреча человека с Богом; иначе она будет лишь воображаемой любовью. А затем она должна стать одновременно личной – и снова безличной, в некотором, более возвышенном, смысле.

Дружба

Но есть на свете любовь личная и человеческая, которая чиста, которая заключает в себе предощущение и отблеск любви божественной. Это – дружба, если использовать это слово в строгом соответствии его подлинному значению.

Когда мы оказываем предпочтение кому-то из людей – это по необходимости должно быть чем-то отличающимся от милосердия. Милосердие никого не предпочитает. Оно останавливается на ком-то в особенности только в случае несчастья, которое вызывает обмен между состраданием одного человека и благодарностью другого. Оно доступно в равной мере для всех людей, поскольку несчастье может предложить такой обмен любому.

Личное предпочтение по отношению к определенному человеку может иметь двоякую природу. Либо мы ищем в другом человеке некое благо для себя, либо нуждаемся в самóм этом человеке. Говоря обобщенно, все возможные человеческие привязанности можно разделить между двумя этими родами. Мы стремимся к какой-то вещи, или желая найти в ней благо, или потому, что просто не можем обойтись без нее. Иногда эти два побудительных мотива совпадают, но зачастую и нет. Сами по себе они различны и полностью независимы друг от друга. Когда у нас нет выбора, мы едим даже пищу, к которой обычно чувствуем отвращение, ибо нам не остается ничего другого. Человек, умеренно любящий покушать, предпочитает блюда повкуснее, но может и легко обойтись без них. А когда нам не хватает воздуха, мы задыхаемся, мы бьемся за каждый его глоток, – не потому, что ожидаем получить от глотка воздуха некое благо, а потому, что нам без него не выжить. Но вот обратный пример. Люди едут на море, чтобы подышать морским воздухом: их не принуждает к этому никакая необходимость, им это просто приятно.

Часто бывает, что с течением времени вторая из побудительных причин автоматически занимает место первой. Это одно из тяжелых человеческих мучений. Человек курит опиум, чтобы войти в особое состояние, которое кажется ему превосходным; но зачастую впоследствии опиум вводит его в состояние мучительное. Несчастный понимает, что оно для него разрушительно, но уже не может без него жить. Арнольф покупает Аньес у ее мачехи, видя благо в том, чтобы приобрести для себя маленькую девочку, из которой он надеется со временем вырастить добрую супругу. Повзрослев, она приносит ему одни муки и унижения. Но с годами его привязанность к ней превратилась в жизненную необходимость, что вынуждает его произнести ужасную фразу:

Но чувствую внутри себя, что я издохну…123

Гарпагон сначала видит в золоте благо. Постепенно золото становится для него предметом мучительной страсти, лишение которого причиняет ему смерть. Недаром сказал Платон, что есть большое различие между существенными свойствами необходимости и блага124.

Нет никакого противоречия в том, чтобы искать блага рядом с человеком и желать блага ему. По этой самой причине, когда нас влечет к человеку только стремление самим получить благо, это не создает условий для дружбы. Дружба есть сверхъестественная гармония, союз противоположностей.

Когда человек становится нам до какой-то степени необходимым, мы уже не можем желать ему блага, не перестав желать блага себе. Там, где существует необходимость, там существуют принуждение и господство. Мы находимся в повиновении того, в чем мы нуждаемся, если только не являемся его