А что делать, если он на тебя идет, и глаза… как шайтан поселился.

Уцелевшие ушли в горы, там переждали. Потом спустились, начали думать, как дальше жить.

Самое простое – жить, как предки жили, набегами. Грабить неверных.

Полковник оставил их с группой заслона на станции, ждать их из Харькова. Но они решили: зачем сидеть на станции, если можно по окрестностям пошмонать? Вот, нашли живую деревню русистов, рабов взяли. Мунаев уединился с бабой, решив – гулять так гулять.

А теперь вот он смотрел на улицу и видел, как братья мертвые лежат. Один из них был из спецназа.

На улице никого видно не было, не слышно было выстрелов. Мунаев понял, что работают снайперы.

Решение пришло само собой – валить огородами. Нехрен разбираться… у него есть пистолет, автомат, если че, три полных рожка, и к пистолету два – пистоль турецкий, не ПМ там какой. Отобьется, если только монстр не попадется, найдет транспорт, доедет до своих…

И больше Мунаев ничего не успел понять, потому что на голову что-то тяжело опустилось сзади, в глазах сверкнуло, и он провалился в темноту.

– Первый, машина. Первый – машина.

– Вижу.

Машина была «Газель», но на усиленной подвеске и с какими-то странными, но явно заводскими фарами, похожими на фары армейского «УАЗа». Кабина двойная.

– Работаю по движку.

Хлопнула СВД, еще раз – машина начала терять скорость.

С пассажирского места выскочил абрек с автоматом, дал длинную очередь неведомо куда. Бросился бежать в поле, поскользнулся, упал.

Второй – с водительского – бросил автомат, заголосил:

– Не стреляй, брат, да! Я сам мент! Я сам мент!

– Третий, вижу зомби. Больше движения нет.

– Убери его.

– Плюс… зомби нет, движения нет.

Самое главное тут – не поспешить. Сейчас сотовой связи нет, подмогу не вызвонишь. Но, с другой стороны, могут по договоренности подъехать. Тогда хреново.

– Однерка – Глазам, движение видите?

– Минус, движения нет.

– Однерка – всем, иду к центру села. Двойка, контролируй другую сторону.

– Я двойка, у нас тут пленные, трое.

– Принял.

Я кивнул своим.

– Пошли.

Перебежками, целясь во все стороны, двинули в село. Дорога прямая, просматривается – но береженого бог бережет.

Двое бегут – двое лежат. И так по десятку, по два метров.

– Движение справа!

Я был как раз справа, вскинул автомат.

Баба. Едва на спуск не нажал – расхристанная, но живая. Похожа на зомбака, если честно. Палец едва сдержал.

– Лежать!

Чтобы было понятно – выстрелил рядом с головой.

– Ложись!

Если не ответит – буду валить.

– Не подходи! Убью!

Живая.

– Ложись! Работает спецназ!

– Не подходи!

Точно живая.

– На месте всем!

Начал подходить, целясь.

– Ложись, дура. Убью ведь!

Что с ней сделали?

– Свои мы. Русские…

Баба смотрела на меня и тихо тряслась. Хоть на землю села…

Пришла в себя она только после двух глотков водки, назвалась Люба. Тут их было одиннадцать человек, считая двух детей. Одна старшая, другой малый совсем. Старшую, понятное дело, изнасиловали…

Я мрачно посмотрел на сидящих под стволами пленных. Ладно, сейчас и с ними разберемся, никто не уйдет…

– Вы вообще кто такие?

– С города мы, коммуна у нас тут. До… этого еще переселились. Решили на земле, на природе жить.

Это надо же.

– С какого города?

– С Питера.

Е-мое…

– Давно тут?

– Как началось.

– Крышует кто?

– Раньше Дикий был. Потом убили его.

– Давно?

– Не знаю. Месяца три, наверное. Может, четыре.

Меня передернуло. Все никак не привыкну, что на диких землях не ведется счет времени. Мы ведем, а они – нет.

– Старший у них кто?

Она показала.

– Этот.

– Чем ты его?

– Утюгом…

– Молодец.

– Он увидел, – зачастила, – увидел, как эти… как вы… к окну. Я его… утюгом…

– Молодец.

Она вдруг разрыдалась – некрасиво, истерично, как прорвало. Всем нам было не по себе от этого…

– Ну ладно, ладно. Вот, выпей… Выпей еще.

Вляпался.

– Послушай… послушай…

Люба ревела… пришлось влепить пощечину. От пощечины она замолчала – как выключило.

– Мы с Урала. С Ижевска.

– Откуда?

– С Ижевска…

Я оглядел пацанов – всех, кроме тех, кто был на фишках. И все они как один едва заметно кивнули.

– У нас там… нормально, в общем. Плохо, но нормально. Рабов нет, бандитов нет, мы по-людски живем. Хочешь, поедем с нами. Мы домой едем.

Она лупала глазами.

– Но… нас одиннадцать человек… и корова…

– Какая корова?

– Майка.

– Какая еще майка?

Я не понял, что Майя – так корову зовут.

– Коро-о-ова… – Люба снова разревелась.

– Корову придется оставить. Там возьмут тебя в колхоз, будет у тебя и корова. Тем, кто с детьми, первотелку бесплатно дают…

– Я ее не брошу… мы… только с ней и выжили… не брошу…

Я посмотрел на Сома, Сом пожал плечами:

– Вагон есть пустой. Загнать корову, травы кинуть, пусть с коровой едут. Молока попьем.

Тоже верно.

– Ладно, – решил я, – берем и корову. Собирайтесь.

Эти были чеченцы, я это сразу просек. Они от аварцев отличаются… чем? Помотаетесь – поймете, но отличаются.

Старший у них фээсбэшник был – при обыске ксиву нашли. Старший опер. Зачем носит? А затем, что на Кавказе очень важны любые знаки, которые показывают превосходство их гордого обладателя над безответным быдлом. Если завтра постановить, что каждый, кто считает себя старшим, должен вырезать на жопе в штанах дыру, чтобы пятая точка была видна, и так ходить – все кавказцы завтра же это сделают.

Лет тридцать, может, с чем-то. Немного, то есть, старший, но не совсем. Что-то вроде капитана или майора. На Кавказе важно и старшинство, потому младший по возрасту – никогда не будет главным над старшими.