понятия, но, во-первых, пришлось искать и снова заводить пауков (естественно, это были не какие-нибудь домашние ребята, а суровые некромантские пауки гигачады), а во-вторых, разрабатывать безопасный способ получения этой взрывчатки. И, что важнее, стабилизаторы, или ингибиторы. Если порох нам приходилось дорабатывать присыпками, чтобы ускорять горение, то здесь всё было наоборот, кристаллы оказались слишком нестабильны и вспыхивали от любого нагрева. То есть даже нормально эти кристаллы в снаряды не заправить без угрозы подорваться. Но когда стабилизируют — будет взрывчатка.

Время играет на меня, потому что выгоду от застывшего положения получаю именно я. В первую очередь людьми, постепенно переселяющимися туда, где стабильно и безопасно. Вот когда всех перетяну под свои знамёна, тогда да, можно и войну заканчивать. Но так, конечно, не будет. Хаарт вполне справляется, поставки доспехов и оружия (мне уже не особо нужного) дали ему достаточное преимущество. Подробностей не знаю, но противников он разбил и что-то там тоже захватил. По сухому остатку получается, что наши враги рассчитывали на маленькую победоносную войну, а получили свой вариант Вьетнама. Положили кучу людей без внятного результата, и теперь только вопрос времени, когда я и Хаарт нанесём ответные визиты.

Вернулся в кабинет я после рассвета. Рассчитывал немного посидеть с бумагами и документами, пока народ просыпается и раскачивается. Всё же вливание сотен людей для нас пока несколько напряжно и требует приложения определённых административных усилий, и, хотя механизм управления всё лучше справлялся с автономной работой и всё меньше требовал моего надзора, в критических ситуациях следовало держать руку на пульсе.

И в этот момент в кабинет зашла Алиса, причём даже моей урезанной эмпатии хватило, чтобы понять: девушку тревожат мрачные мысли.

— Арантир, мы можем поговорить? — спросила девушка.

Жестом предлагаю сесть, пытаясь понять, что могло произойти. Может что-нибудь с сестрой? Последний раз, когда я этим делом интересовался… Давненько это было… Всё было в порядке. Её муж проявил здравомыслие и в сомнительные авантюры не влез, по сей день сохраняя свои владения в относительном порядке.

— Арантир, скажи, у тебя с Тайрой что-то есть?

Минуту я тупил, пытаясь понять суть вопроса. Это в моём родном русском фраза «у тебя с ней что-то есть?» контекстуальная, имеет конкретный смысл и относительно мягкую форму вопроса. В здешнем языке намёк и контекст ещё не вытеснил смысл самого вопроса, и фраза звучала скорее как «у тебя с ней имеются личные дела?», или как-то так. Причём под «личными» могут подразумеваться абсолютно любые контакты, вплоть до самых безобидных, типа поделился яблоком. И даже когда я контекст всё-таки считал, то подумал, что ошибся, ибо… Эм… Я же лич!

— Я бы мог ответить на этот вопрос прямо, сказав: нет, между мной и Тайрой ничего нет. Но как тебе подобный вопрос вообще пришёл в голову?

— Ну… — Алиса смутилась, хотя, похоже, всё ещё не осознаёт, что и у кого спросила.

Нет, надо выразительно: ЧТО и у КОГО спросила. Вот так.

— Вы стали очень близки в последнее время, — тихо молвила моя жена.

Фраза вызвала у меня некоторый диссонанс. Я прокрутил в голове все наши разговоры с момента, как Тайра поменяла роль пленницы на роль советника. И ничего такого не увидел.

— У нас абсолютно рабочие отношения. Я не помню ни одного момента, в котором было нечто большее.

Алиса снова смутилась, а затем вывалила на меня некий субстрат интеллектуальной деятельности, обильно сдобренный эмоциями и чувственными ощущениями. Со слов Алисы выходило, что в наших сугубо рабочих разговорах, если читать между строк, мы с Тайрой успели признаться друг другу в любви, несколько раз платонически заняться сексом и спланировать, где будут учиться наши будущие дети. Мой насквозь мужской ум от таких логических протуберанцев плющило и заворачивало в ленту Мёбиуса. С моей точки зрения, вводные данные и сделанные из полученных фактов далекоидущие выводы не то чтобы не стыковались между собой, а вообще находились в разных плоскостях бытия, концептуально не способные сосуществовать в границах одной наблюдаемой вселенной. С точки зрения Алисы, видимо, если я речью выразил какую-то мысль, и Тайра с этой мыслью согласилась, то мы уже по меньшей мере готовы разделить ложе.

— Алиса, — остановил я поток обличительных доводов. — Мне нужно ещё раз напомнить, что я — лич? Фактически мертвец.

— Это не так важно, — пожала плечами молодая женщина. — Чувствовать эмоции это тебе не мешает.

Мысленно бью ладонью по лицу.

— Как раз наоборот, очень мешает. Ты знаешь, что такое — эмоции?

Алиса слегка зависла от такого вопроса.

— Эм, да. Знаю.

Отрицательно качаю головой.

— Нет, ты их испытываешь и думаешь, что знаешь. Ты знаешь о Старших Богах? Безмолвных?

Алиса медленно кивнула.

— И о Вечном Творящем тоже знаешь?

Снова кивок.

— И о том, что именно он создал не только жизнь, но и позволил существовать таким вещам, как огонь, например?

Кивок, уже не такой уверенный.

— Горения, Алиса, это химическая реакция. Если ты возьмёшь муку и смешаешь её с сырым яйцом, получишь тесто, которое уже нельзя разделить обратно…

Настала моя очередь насиловать собеседнику мозги, объясняя концепцию химической реакции, а затем донося удивительный факт — живое тело работает благодаря именно таким реакциям. Алиса понимала с трудом и скрипом, но точно так же я десяток минут назад силился понять, как она сделала невероятные выводы из несуществующих фактов.

— Такие же реакции происходят в голове. Страх, счастье, грусть, за эмоции отвечают определённые химические соединения. За симпатию, любовь и остальной букет, который вместе даёт такое понятие, как любовь, отвечают тоже химические элементы. А у меня в голове даже мозга ещё нет. Настоящие эмоции мне недоступны. Совсем. Только некое подобие, симуляция. Там, где ты будешь плакать от радости, я лишь удовлетворённо кивну, довольный результатом, и пойду дальше. Моя симпатия к вам, моим советникам, опирается не на личную эмоциональную симпатию, а на осознанный выбор разума. По этой причине никаких симпатий и всего того, о чём ты здесь говорила, в моём отношении невозможно.