Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А, какая разница! Те, кто родился в одной семье, частенько глотки друг другу готовы за старую чашку перегрызть, а он за Машу кому хочешь что хочешь отгрызет.
Ага, нашелся один такой!
Как же Ване было горько и стыдно, что не понял, не сообразил, не распознал подвоха! А мог бы, еще как мог!
Когда они приехали, дом уже потушили. И мать…
Маша опять взяла все на себя и не пустила его к телу. И Ваня был ей за это искренне благодарен. Он смог бы и посмотреть, и опознать, если понадобится, но… кто бы хотел увидеть свою мать – такой?
Ваня не хотел.
Маша посмотрела, а потом…
Откуда взялась эта женщина?
Ваня сразу и не понял, что случилось. Но темный силуэт выступил из-за дома, а потом грохнуло нечто и начала оседать на землю Маша. И только тогда он понял, что это выстрел.
Один?
Или нет?
Ваня так и не понял. Но Маша падала, и единственное, что он смог, – это упасть рядом с ней, прижать тело сестры к себе и закрыть. Пусть собой.
Пусть лучше он… лучше его…
Рядом тихо всхлипывал упавший навзничь вслед за братом Петя.
И голос Елпифидора Семеновича, раздавшийся рядом, прозвучал божественной музыкой.
– Все, закончилось. Малой, вставай… ох… а барышня-то как?
Ваня подскочил, словно его шилом ткнули со всей силы.
Как? КАК!?
Маша лежала на земле. И лицо у нее было спокойное-спокойное. Как будто…
И на платье было стремительно расползающееся черное пятно.
Неужели?..
Даже про себя это было слишком страшно сказать, и Ваня зажмурился, понимая, что он дрянь и трус, но… хоть минуту!
Хоть минуту той нормальной, спокойной и счастливой жизни – верните?! Пожалуйста…
– Так…
Сильные руки отодвинули его в сторону. Дотронулись до Машиного тела.
– Жива. Мелкий… Петька?
– Да…
– Рысью за фельдшером! Не то не успеет!
Как же Петя помчался! Только что был здесь – и вот уже его нет. И Ваня знал – найдет. Из-под земли достанет фельдшера, и все будет хорошо, только…
– Так. А ты, малой, иди сюда, – обратился строгий взгляд на Ваню.
– Д-да?
– Возьми. Прижми к ране и держи покрепче, понял? Она крови много потеряет…
Платье Маши было разорвано, и на груди виднелась рана.
Какое оно – пулевое ранение?
Набухающая черной жидкостью дыра казалась небольшой, но отчего так много крови? Так страшно. Так…
Ваня послушно прижал к темному пятну что-то белое и с радостью увидел, как темных струек стало поменьше.
– Вот как чуял, платок с собой захватил чистый, – прогудел околоточный. И направился куда-то в темноту. Туда, где возились и матерились пожарные.
Туда, где слышались хриплые крики и визги. Какие-то совсем уж нечеловеческие… свинью там, что ли, режут?
Маша ничего не слышала. Лежала молча, и Ваня этому даже был рад. Ей ведь так не больно, правда? Лучше, чтобы не болело…
Он и сам не понимал, что бормочет под нос:
– Сестренка, ты потерпи… ты только дождись, сестренка…
* * *
Фельдшер себя ждать не заставил. Почти прибежал… Ваня его помнил еще с тех времен, когда в доме появилась Маша. Опустился на колени рядом с телом, профессионально отодвинул Ваню чуть в сторону и сунул ему в руки большой фонарь.
– Свети!
Рядом, со вторым фонарем в руках, застыл Петя. А фельдшер осматривал рану, что-то делал… и Ваня понял, что все будет хорошо, когда звякнули инструменты. Какие-то… он бы и под угрозой жизни не смог понять, что делают с его сестрой, но он видел, что фельдшер спокоен. Не так бывает, когда умирает пациент…
Нет, не так.
Маша выживет?
Правда?
Он будет светить, чтобы фельдшер все видел, и Маша выживет! Обязательно! Она ведь будет жива, правда? Пока он не отпустит фонарь…
Глупо?
Смешно?
Пусть так. Но пальцы Вани закостенели на металлической рукояти. И когда ему что-то сказали, он даже не сразу понял, что именно.
А всего-то и надо было – погрузить Машу в коляску, уже можно, теперь это более-менее безопасно, и везти домой. А уж там заниматься всерьез, вытаскивать пулю, промывать рану и прочее… Но это – там. А здесь уже все сделано, ее можно будет довезти до дома без опаски. Что еще надо?
Ничего.
Откуда-то принесли дверь, на нее осторожно переложили Машу и понесли. И грузили ее так же осторожно.
Ваня не смог поехать с сестрой – места не было. Поехал Петя, втиснулся кое-как. А Ваня остался.
В голове было пусть и холодно. Мысли словно пеплом присыпали. Но одно он должен был сделать, точно…
Шаг, второй…
Вот и женщина, которая стреляла в его сестру.
Жена генерал-губернатора. Дарья Благовещенская.
Только вот спросить Ваня у нее ни о чем не мог. В этих глазах, в этом безумном лице не осталось ничего человеческого.
Безумное животное, и все этим сказано. Безумное страшное чудовище.
За что, как…
Бесполезно. Все – бесполезно.
* * *
Александр Викторович Благовещенский тоже вряд ли когда забудет эту ночь.
Вечер прошел плохо.
Александр сидел перед камином, грел в руках бокал с коньяком и думал, что жизнь пошла куда-то не туда. Не так она пошла, а где и когда – уже и не понять.
Казалось в молодости, весь мир перед тобой, а что оказалось?
Дарья…
Он помнил, как впервые увидел Дашу – краснеющую, смущенную, растерянную… и пожалел. Не полюбил, нет. Но понял.
Вот стоит перед ней человек, который станет ее мужем. Стоит, смотрит, а что от него ждать? Как с ним жить? Как это – вообще?
И он заговорщически улыбнулся девушке.
– Все будет хорошо. Обещаю.
– Правда?
– Даю слово.
И все было хорошо – до какого-то момента.
Они поженились, почти сразу же у них родилась Ирэна… имя, правда, подбирала Даша, хотелось ей покрасивее, он-то все равно дочку звал Иришкой, а Даша сердилась и говорила, что это так простонародно… как девка крестьянская.
А он не слушал и все равно звал.
Иришка его любила.
Папы часто не бывало дома, так что ж поделать? Служба такая, где прикажут, там и рубишь врага, а сидя в поместье, ни чинов, ни орденов не дождешься. Даша это понимала.