их не трогают [стремительная серия двусмысленных смешков, что с Диком случается довольно часто]. Они занимаются своим делом, а мы – своим».

Эта беседа происходит 30 июля на трассе-1, пока мы едем четыре мили в течение пятидесяти минут от аэропорта[328] до дилерского центра, чтобы подписать бумаги на аренду автомобиля. Несколько невоспроизводимых логических переходов от анекдотов про PETA спустя Дик – чей зять, оказывается, профессиональный ловец омаров и один из постоянных поставщиков Главного Шатра, – объясняет, что́ он и вся его семья считают решающим фактором в проблеме моральности-бросания-живого-омара-в-кипяток: «В мозгу у людей и животных есть отдел, благодаря которому мы чувствуем боль, в мозгу омара этого отдела нет».

Не считая того что этот тезис можно опровергнуть девятью разными способами, заявление Дика все же весьма интересно, потому что оно более или менее повторяет декларацию фестиваля относительно омаров и боли, входящую также в викторину «Узнай свой омаровый IQ», которая появилась в программе ФОМа в 2003 году: «Нервная система омара очень примитивна и на самом деле больше похожа на нервную систему кузнечика. Она децентрализована, мозг отсутствует. Человек чувствует боль благодаря коре головного мозга, у омара же коры нет». И хотя звучит это весьма заумно, большинство неврологических доводов в последнем заявлении либо лживы, либо неточны. Кора головного мозга у человека отвечает за высшую деятельность: разум, метафизическое самосознание, язык и т. д. Восприятие боли, как известно, это часть гораздо более старой и примитивной системы ноцицепторов и простагландинов, которые находятся под управлением ствола и таламуса головного мозга[329]. С другой стороны, кора мозга действительно имеет отношение к тому, что мы называем страданием, несчастьем или эмоциональным восприятием боли – т. е. она отвечает за разделение болезненной стимуляции на неприятную, очень неприятную, невыносимую и т. д.

Прежде чем двинуться дальше, давайте признаем, что вопросы о том, до какой степени разные виды животных способны испытывать боль и почему это может служить оправданием причиненной этим животным боли с целью употребления их в пищу, – все эти вопросы чрезвычайно сложны и запутанны. И сравнительная нейроанатомия – только часть проблемы. Боль – это целиком субъективный, психический опыт, поэтому мы не способны чувствовать чью-то боль, кроме своей собственной; и даже принципы, позволяющие нам понять, что другие человеческие существа испытывают боль и вполне обоснованно заинтересованы в том, чтобы ее не испытывать, связаны с тяжеловесной философией – метафизикой, эпистемологией, теорией стоимости, этикой. Тот факт, что даже наиболее высокоразвитые млекопитающие не владеют речью, чтобы рассказать нам о своем субъективном психическом опыте, – это только первый слой дополнительных сложностей в попытке распространить наши рассуждения о боли и морали на животных. И чем дальше мы движемся от высших млекопитающих в сторону коров и свиней, собак, кошек, грызунов, птиц, рыб и, наконец, беспозвоночных вроде омаров, тем более абстрактной и запутанной становится проблема боли.

Хотя самая важная деталь здесь в том, что вся эта дискуссия на тему «жестокость-и-поедание-животных» не просто сложна – она еще и некомфортна. Во всяком случае некомфортна для меня, да и для всех моих знакомых, которые любят самую разную еду и все же не хотят считать себя жестокими или бесчувственными существами. Сам я, насколько понимаю, могу примириться с этим конфликтом только одним способом – не думать обо всей этой неприятной ситуации. Должен добавить, мне кажется маловероятным, что многие читатели «Гурмэ» хотели бы об этом думать или чтобы на страницах ежемесячного кулинарного журнала ставили под вопрос моральность их гастрономических привычек. Поскольку все же заданная цель статьи – рассказать о том, каково посетить ФОМ-2003, и, таким образом, провести несколько дней в самом центре толпы американцев, поедающих омаров, и, таким образом, всерьез задуматься об омарах, их покупке и поедании, – выходит, что у меня попросту нет никакой возможности избежать определенных моральных вопросов.

Тому есть несколько причин. Для начала: дело даже не в том, что омаров варят заживо, а в том, что делаем это с ними именно мы – или как минимум это делают для нас, на месте[330]. Как я уже упоминал, Самая Большая в Мире Омароварка, которая считается главной достопримечательностью в программе фестиваля, выставлена прямо там, в северной части ФОМа, на всеобщее обозрение. Попробуйте представить себе, что было бы, если бы во время фестиваля говядины в Небраске[331] крупный рогатый скот выгоняли из грузовиков, вели по трапу и потом убивали на Самой Большой в Мире Бойне, – это просто невозможно.

Интимность процесса достигает максимума, когда мы готовим дома, потому что, разумеется, омаров по большей части готовят и едят именно дома (хотя сразу обратите внимание на полусознательный эвфемизм «готовят», который в случае с омарами означает, что вы на самом деле убиваете их прямо на кухне). Мы приходим домой из магазина и начинаем готовить: наполняем кастрюлю водой, доводим воду до кипения, достаем омаров из пакета или из контейнера… и вот тут начинается дискомфорт. Каким бы вялым ни был омар, пока вы несли его домой, обычно он начинает беспокоиться, когда его погружают в кипящую воду. Когда вы наклоняете контейнер, в котором он сидит, над пышущей паром кастрюлей, омар иногда пытается ухватиться за стенки контейнера или даже зацепиться клешнями за край кастрюли, словно падающий человек – за край крыши. И даже если вы закроете кастрюлю и отвернетесь, вы услышите стук и звон – это омар пытается сдвинуть крышку. Или мечется внутри, клешнями царапая стенки. Иными словами, омар ведет себя так же, как вели бы себя вы или я, если бы нас бросили в кипящую воду (исключая тот очевидный факт, что он не может кричать[332]). Грубо говоря, омар действует так, словно испытывает жуткую боль, и некоторые повара в такие моменты покидают кухню, захватив с собой маленький легкий пластмассовый таймер, и просто ждут в другой комнате, пока все закончится.

Специалисты по этике сходятся во мнении, что существуют два основных критерия определения того, способно ли живое существо страдать, имеет ли оно свои личные интересы и связаны ли эти интересы с нашим моральным долгом – иными словами, должны ли мы их учитывать[333]. Первый критерий: насколько развита неврологическая прошивка животного – ноцицепторы, простагландины, нейронные опиоидные рецепторы и т. д. Второй критерий: демонстрирует ли животное поведение, ассоциируемое с болью. И нужно много интеллектуальной эквилибристики и бихевиористского педантизма, чтобы не увидеть в борьбе омара – его попытках зацепиться за край кастрюли и сдвинуть крышку – поведения, ассоциируемого с болью. По словам морских