Собираю в охапку разбросанную одежду дочери, когда из-за двери раздается крик матери. Бросаю все на кровать и выбегаю в коридор. Мать стоит у лестничной площадки, судорожно цепляясь за перила.

– Что случилось?

– Я едва не упала. Кто-то ослабил держатели покрытия на верхних ступеньках!

Она указывает дрожащим пальцем на лестницу, и я присаживаюсь на корточки. Ковровая дорожка и вправду слегка пошла волнами, но вроде бы ничего такого особенного.

– Это Ханна! – пошатываясь, шипит мать.

За перила она держится так, что пальцы побелели – словно попала в эпицентр торнадо. Вид у нее совершенно безумный.

– Ну что за чепуха! Что ты несешь? Руби, быстро в свою комнату!

Еще не хватало, чтобы дочь слушала эту чушь.

Провожаю мать в ее спальню и укладываю в постель. Она тут же закрывает глаза и лежит, бурно дыша от волнения. А рот остается открытым – если бы не вздымающаяся под простыней грудь, запросто можно решить, что в кровати труп.

– Я знаю каждый дюйм своего дома, – выдыхает она через некоторое время. – Дорожка в этом месте всегда лежала плотно.

Приподнимаю флакон с пилюлями с ее ночного столика.

– Ты просто накачалась обезболивающим. Тебе надо отдохнуть, и прекрати этот бред.

– Кстати, о таблетках, – продолжает мать.

– Все, не хочу больше ничего слушать. Пожалуйста, попытайся заснуть.

Закрываю снаружи дверь спальни и прислоняюсь к ней спиной. Руби высовывает нос из-за угла.

– Что ты здесь делаешь?

– Хочу зайти к бабушке.

– Дай ей отдохнуть. Кстати, знаешь что?

– Что, мама?

– Прошу тебя не упоминать при бабушке, что твоя няня брала портсигар. И не рассказывай ей, что Ханна тебя щиплет и тому подобную ерунду.

– Обещаю, – бурчит она.

Слава богу, хоть сейчас не спорит – уже облегчение.

– Спасибо, – вздыхаю я и целую дочь в лобик.

Господи, какие темные тени у нее под глазами…

Наверное, все же это тусклое освещение играет со мной дурную шутку.

Оставляю Руби в спальне и спускаюсь на первый этаж. Пора и себе посвятить хоть немного времени. Порой меня посещает мысль: как здорово нам жилось бы в Лейк-Холле втроем – только я, Ханна и Руби… Не будь матери, наше будущее стало бы безоблачным.

Каталог начинаю искать с папиного кабинета – в конце концов, именно там он всегда и хранился. Просматриваю каждую полку, однако тщетно. Не оставляю без внимания и ящики письменного стола, но и там каталога нет.

Где он еще может быть? Стою у окна, разглядывая озеро и прилежащие к нему земли. Поверхность воды гладкая, словно зеркало, и в ней отражаются плотные, напоминающие небесную цитадель, облака. У ближнего берега плавают, постепенно разлагаясь, опавшие листья. Как, должно быть, ужасно закончить свои дни подобным образом…

Интересно, о чем думал отец, когда стоял перед этим самым окном? Наверняка он нередко созерцал озеро. Прислоняю нос к стеклу, всматриваясь в окна детской в противоположном крыле. Вспоминаю, что кабинет оттуда – как на ладони. А вот отсюда вид на спальню Ханны далеко не такой хороший. Добрая часть окна прикрыта парапетом. Значит, няня могла беспрепятственно наблюдать за отцом, а он за ней – едва ли. Тревожная мысль… Кто захочет, чтобы за ним подглядывали?

Еще раз проверяю ящики стола. Так, а что с портсигаром? Разыскивая каталог, я его не заметила, не вижу и сейчас. Неужели обвинения Руби не беспочвенны? Может, сама дочь его и взяла, а потом попыталась свалить вину с больной головы на здоровую? На материны драгоценности Руби набрасывается, словно сорока. Как-то раз перед выходом в школу я сняла с ее пальца бабушкино кольцо. А если портсигар забрала мать? Последнее время она становится все более сентиментальной, вспоминая отца. Вполне могла сунуть вещицу себе в тумбочку, и, наверное, изредка поглядывает на нее с ностальгией.

Тру усталые глаза. С одной стороны, я в беспокойстве и замешательстве, с другой – устала настолько, что поиски каталога продолжать уже нет сил.

В голубом зале горит камин. Фотоальбомы сложены ровной стопкой на оттоманке. Беру верхний. Интересно, есть ли здесь снимки из нашего дома в Белгравии? Вдруг мать со своей компашкой подделали фотографию, где я стою на фоне «Ванитас»? Была ли эта картина вообще в нашей коллекции?

Медленно листаю альбом, но других снимков гостиной в лондонском доме пока не нахожу. Две страницы склеились между собой, и у меня екает сердце. Аккуратно их разъединяю. Здесь лежат фотографии, которых я раньше не видела: на нескольких из них – папины собаки, на двух красуется мать. Видимо, снимал отец. Мать запечатлена в Лейк-Холле, в своей спальне. В каждой руке держит вешалку с нарядом – видимо, спрашивает папиного совета, что надеть. Выглядит она игриво. На кровати за ее спиной свалена еще куча платьев. Помню, как мать мерила наряды, а потом кидала их один на другой. Умение красиво одеться она всегда считала искусством.

На самом верху кучи лежит платье, которое я отчетливо помню, потому что это платье – мое. Я надевала его в тот самый вечер, когда нас покинула Ханна. Ошибки нет – именно из-за него в тот день и разразился скандал. Вот только… Платье на фотографии – голубое, как мне и помнилось. Ханна настаивала, что оно зеленое. Выходит, платьице в куче принадлежало не мне? А кому же тогда? Размер-то детский. Все очевидно. Тогда почему же Ханна упорно настаивала, что цвет я путаю? Странно…

Закрываю альбом с внезапным чувством тревоги. Ханна меня убеждает, что я ошибаюсь не только с цветом платья, и я отчего-то испытываю беспокойство. Дело даже не в том, что я чего-то не могу вспомнить, а в том, что няня уверена: едва ли не все мои детские воспоминания – ложные. Вроде бы никогда на память не жаловалась, и фотография в альбоме – несомненное тому доказательство.

Детектив Энди Уилтон

– Рэй был плохим парнем, – рассказывает она детективу, то и дело поглядывая в окошко.

Энди, не выдержав, и сам бросает взгляд на улицу. Что она там увидела? Тадж-Махал? Да нет, обыкновенная живая изгородь, причем запущенная. Лицо собеседницы морщинистое, кожа желтая, под глазами обвисла, как у бульдога.

Анализ ДНК найденного в озере скелета выявил совпадение с генами Рэя Палмера, человека с длиннющим списком судимостей. Впрочем, Рэй давно умер, и Энди с Максин общаются с его вдовой.

– Хотели поинтересоваться: не пропадал ли без вести кто-то из родственниц Рэя? Скорее всего, это произошло в восьмидесятых.

Максин мнется в дверном проеме. Энди хочется, чтобы она