Обряд жертвоприношения закончился, отец с дядьями забрали свои приспособления и зашагали внутрь пещеры, а тещу оставили снаружи присматривать за лодкой и припасами. Пещера сокрыла их — без звука, без следа, как море канувший в него камень. Теща осталась наедине с таращившейся на нее головой буйвола и его тушей, из которой все лилась и лилась кровь, и ее объял ужас. Вокруг расстилались море и небо. Над островом кружило множество больших птиц, она даже названия их не знала. Из расщелины в скале вылезли несколько больших жирных крыс и, вереща, накинулись на тушу буйвола. Теща попыталась отогнать их, но эти твари, подскакивая аж на полметра, бросились на нее. Девочку ощутила на груди их когти и с криком кинулась в пещеру.

Пробираясь в кромешном мраке, она с плачем звала отца и его братьев. И вдруг впереди стало светло — она увидела у себя над головой семь ярко пылающих факелов. В мертвый сезон отец сам делал такие факелы, окуная в смолу ветки деревьев — длиной около метра, довольно тонкие, чтобы их можно было держать зубами; факелов у него было заготовлено немало. Завидев свет, теща тут же перестала плакать, потому что от суровой атмосферы этого священнодействия в горле уже стоял ком. Она поняла, насколько ничтожны ее страхи по сравнению с той работой, которой занимались отец и дядья.

Пещера была огромная — метров шестьдесят в высоту и восемьдесят в ширину. Ее размеры теща уже потом пыталась восстановить в памяти по своим детским впечатлениям. Назвать с точностью длину пещеры она, конечно, не могла. Где-то журчала вода, звонко цокали падающие со сводов капли и веяло сыростью. Задрав голову, она посмотрела вверх, туда, где горели эти факелы. Огонь освещал лицо отца, лица дядьев, в том числе и самого младшего. В отсветах факелов его лицо обрело цвет и текстуру янтаря, завораживая своей необычностью. Эту поразительную метаморфозу можно уподобить шампанскому «Вдова Клико» с его удивительно тонким букетом, глубоко проникающим в легкие, — аромат этот ни с чем не спутаешь. Держа в зубах потрескивающий факел и почти слившись со скалистой стеной, дядя тянулся ножом к посверкивающему молочно-белому наросту. Это и было ласточкино гнездо.

Вообще-то, когда теща вошла в пещеру, сердце у нее заколотилось и дыхание перехватило вовсе не от света смолистых факелов и не чудного лица младшего дяди, а от туч саланган, носившихся под сводами. Встревоженные птицы выпархивали из своих гнезд, но улетать не собирались. Они метались в пещере, словно рой ярких бабочек, щебеча на все лады, и от этих жалобных звуков кровь стыла в жилах. В их криках теще слышались горечь и гнев. Отец устроился на длинном зеленом бамбуковом шесте высоко у стены пещеры, где было больше десятка уже затвердевших гнезд. Задрав обмотанную белой тряпкой голову и раздувая черные впадины ноздрей на блестевшем, как рыльце молочного поросенка, лице, он потянулся ножом с белой ручкой, одним движением срезал гнездо, поймал его на лету и сунул в мешок у себя на поясе. Вниз полетели и с негромким стуком упали к ногам тещи несколько небольших темных предметов. Наклонившись и пошарив вокруг, она нащупала разбившиеся яйца. Теще стало очень тяжело на душе. Плюс ко всему она ужасно переживала за отца, который, собирая гнезда на высоте в несколько десятков метров и полагаясь лишь на хлипкий бамбуковый шест, ставил под угрозу свою жизнь. Стаи ласточек одна за другой бросались на его факел, словно желая загасить его и защитить свое потомство. Но огонь заставлял их в последнюю минуту отступить. Когда казалось, что их отливавшие синевой крылья вот-вот коснутся огня, они стремительно уходили в сторону. Отец же не обращал на эти атаки никакого внимания. Даже когда ласточки били его крыльями по голове, взгляд его был устремлен только на гнезда. Уверенными и точными движениями он срезал их одно за другим.

Факелы уже догорали, и отец с дядьями соскользнули вниз по прислоненным к каменной стене бамбуковым шестам. Они зажгли новые факелы, выгрузили гнезда из поясных мешков и разложили их на белой тряпке. Обычно отец собирал гнезда только до тех пор, пока не догорал один факел. Младшие же братья продолжали работать, так сказать, еще три смены. Отец внизу присматривал за гнездами, чтобы их не сожрали крысы, давая отдых своему теперь уже не такому сильному телу. Когда девочка появилась перед ними, все удивились и обрадовались. Отец стал отчитывать ее за то, что она самовольно вошла в пещеру, и она призналась, что там, снаружи, ей стало страшно одной. Как только она произнесла слово «страшно», отец вдруг резко переменился в лице. «Замолчи!» — зашипел он и влепил ей пощечину. Рука у него была липкая от ласточкиных гнезд. Лишь потом она узнала, что в пещере ни в коем случае нельзя произносить такие слова, как «упасть», «соскользнуть», «смерть», «страшно», иначе быть беде. Девочка расплакалась. «Не плачь, Янь Ни, — утешал ее младший дядя. — Обещаю, я поймаю тебе ласточку».

Они выкурили по трубке, обтерли поясными мешками потные тела и, взяв факелы, направились в глубь пещеры. «Раз уж ты здесь, — сказал отец, — стереги гнезда, а я еще пособираю». Они договорились, что каждый день работают по четыре смены факелов.

Зажав зубами факел, отец ушел. В пещере бежал ручеек, а в нем она заметила змей. Вокруг валялись гнилые бамбуковые шесты и лианы, а на камнях толстым слоем лежал птичий помет. Она не отрывала глаз от младшего дяди: ведь он обещал поймать ласточку. Вскарабкавшись по нескольким бамбуковым шестам, он оказался на высоте более десяти метров. Нашел в скале трещину, куда можно было встать, подтянул шест и укрепил его в расщелине. Потом подтянул еще один, приладил наискось от первого, а третьим подпер первые два. Получилось нечто вроде подмостья, от одного вида которого аж дух захватывало. Младший дядя ступил на это шаткое сооружение, чтобы дотянуться до сталактита в форме гриба, облепленного большими белыми гнездами. Их было больше десятка. В других местах пещеры ласточки срывались со своих гнезд и испуганно носились в воздухе, в этих же гнездах птицы оставались спокойны. Возможно, они понимали, что их гнезда в полной безопасности. Из двух гнезд виднелись головы птенцов. Еще несколько ласточек висели на сталактите вниз головой и быстро двигали клювами, выделяя прозрачную светлую нить, из которой формировалось легкое, изящное гнездо. Они и не подозревали, что младший дядюшка, цепляясь пальцами за холодную и скользкую стену пещеры и упираясь в нее ногами, мало-помалу продвигается все ближе, подобно огромному геккону. Крепко уцепившись за камень всеми восемью коготками, саланганы старательно строили гнезда. Короткие клювики ловко, как челноки, сновали туда-сюда, и гнезда быстро увеличивалось в размере. В природе очень редко можно наблюдать, как саланганы строят гнезда, и высокопоставленные чиновники понятия не имеют, какого труда это стоит ласточкам. Тем более им невдомек, насколько тяжел и опасен труд сборщиков гнезд, какой ценой они достаются.

Младший дядя висел на самом большом выступе этого грибообразного сталактита почти вниз головой. Просто уму непостижимо, как вообще можно было удержаться в таком положении. Пламя факела ярко полыхало у него где-то сбоку. Мешок для гнезд свешивался у него с пояса, подобно обтрепанному, намокшему флагу. Было понятно, что складывать срезанные гнезда в мешок ему не удастся. Отец уже соскользнул со стены и, задрав голову, с факелом в руке следил за младшим братом, жизнь которого в прямом смысле висела на волоске под сводом пещеры. Он уже приготовился подбирать срезанные гнезда.