Давящие стены, обшитые темным дубом. Большие окна выходят на Шеелегатан. Акустика, усиливающая каждое шарканье подошвы, каждое нервозное покашливание.

Идеальная позиция для ожидания.

Потому что в этом здании, в Стокгольмском суде, все и начнется.

Именно отсюда он через три минуты тридцать секунд начнет завершающую фазу плана, на разработку которого ушел год.

Мобильный телефон лежал на деревянном сиденье, возле его правого бедра. В последние несколько часов он наблюдал за местом, куда проложил ложный след. Камера А, установленная на ограде в начале проселка, зарегистрировала (теперь при свете дня) легковую машину, за рулем – Бронкс. Отлично. Все идет по плану. Не по плану было, что он до сих пор один. Ни одно спецподразделеньице не явилось, чтобы поддержать его – элитные легавые уже должны были торчать во всех кустах вокруг сарая, готовые схватить того, кто совершенно не собирался появляться в этом месте в этот час. Лео не понимал, почему. Но тянуть дальше было нельзя. Он должен начать прямо сейчас, чтобы успеть добраться до того, чего не существует, не возбуждая подозрений, и покончить с перемещением груза до того, как в 14.00 прибудет штатный транспорт.

Лео поднялся в тот момент, когда прокурор в своем завершающем выступлении потребовал двенадцати месяцев тюрьмы для подростка, запятнавшего своими пальчиками несколько автомашин, вышел в каменный коридор с его гулко-послушным эхом и направился к подвальному этажу и железной двери, через которую прошел накануне, чтобы в первый раз без наручников оказаться в туннеле полицейского управления.

* * *

В кабинете Бронкса было пусто. Ну и хорошо. Все равно еще слишком рано задавать ему вопросы. Сначала надо поискать связь. Между неким полицейским и неким бывшим уголовником. Между Джоном Бронксом, которому следовало бы сидеть здесь, в кабинете, и человеком, который только что был опознан как друг Лео Дувняка – Сэм Ларсен.

Элиса прошла к себе в таком нетерпении, что сразу шагнула к компьютеру, включила его и села за стол – пакет с бутербродом в одной руке, стаканчик свежевыжатого апельсинового сока – возле другой. Обычно она обедала в маленьком кафе на другой стороне Берггатан, поглядывая в окно на полицейское управление и в то же время находясь на расстоянии от него, что позволяло видеть вещи в перспективе. Но сегодня не до этого. Она и так плохо выносила ничем не подкрепленные ощущения, а сейчас просто была обязана превратить чувство, что один из лучших полицейских утаивает информацию, в факты. Очертить мотив, который делал Бронкса таким недоясным. Как… как когда ты подозреваешь своего мужчину в неверности и, чтобы пойти на конфликт с ним, для начала собираешь доказательства – счет из гостиницы, список телефонов, выписку со счета (ее бойфренд оказался настолько идиотом, что покупал белье в «Victoria’s Secret» – и отрицал это, даже когда она стояла перед ним в кухне с банковской выпиской в руках).

Ложью никогда не победить.

Идя на Бронкса, не стоит действовать в состоянии аффекта, как с тем болваном, который завалил любовницу кружевным бельем. Бронкса надо разоблачить аккуратно и профессионально, он не должен отвертеться благодаря ловкому вранью.

Половину бутерброда с сыром, половину свежевыжатого сока.

Медлительный компьютер открыл окно полицейского реестра судимостей, и она ввела десятизначный персональный номер Сэма Ларсена.

И подождала.

Компьютер надолго задумался.

Наконец он очнулся, и Элиса наклонилась к экрану.

Вот. В центре монитора. Единственная строчка о Сэме Ларсене в реестре.

Преступление.

Вся взрослая жизнь.

Элиса прочитала первую страницу приговора. Единственные факты, к которым удалось найти доступ. Наверху, в правом углу, текст в продолговатой рамочке сообщал, что приговор оглашен в суде первой инстанции в Эскильстуне.

Двумя строчками ниже,

Еще двумя строчками ниже,

Элиса не поняла сначала, что именно она прочитала. Настолько неуместно, фальшиво, настолько… неправильно выглядели эти слова. Какое-то мгновение ей казалось, что раздражение, перешедшее в злость на поведение коллеги, ударило ей в голову и имя, из-за которого она так нервничала, ей просто померещилось. Элиса перечитала.

Элиса начинала понимать.

Она это не вообразила, фамилия Бронкс ей не померещилась. Ее коллега скрыл информацию.

Сэм Ларсен, отбывавший наказание в том же отделении Эстерокера, что и Лео Дувняк, убил кого-то, кто имел отношение к пострадавшей по фамилии Бронкс.

Кого?

Почему?

Остальной приговор – как и материалы предварительного расследования – хранился, согласно пометке в нижней части страницы, в архиве стокгольмской полиции, расположенном в самом низу здания полицейского управления, в подземном коридоре, куда она ходила, когда ей требовалось что-нибудь в хранилище вещдоков.

Элиса встала.

Именно туда ей сейчас и надо спуститься.

* * *

Когда карточка-пропуск скользит в считывающем устройстве, она издает писк, который действует на нервы и заставляет передернуться.

Такой звук он сейчас и услышал.

И дернулся.

Или он покрылся гусиной кожей потому, что использовал пропуск во второй раз? Пропуск, купленный у Сулло и принадлежавший клининговой фирме, заставил замок повернуться, и железная дверь открылась в туннель, соединявший суд с полицейским управлением.

13.35.00

У него двадцать пять минут. К 14.00, когда транспортировщики прибудут к хранилищу, он должен выйти на Шеелегатан и там погрузить добычу в машину.

Он взялся за ручки и покатил тележку с двумя средней величины коробками из толстого картона, которые ждали его здесь, пока он сидел в зале суда. Первые шаги по подземному коридору, который, как и накануне, встретил его резким светом голых люминесцентных ламп и сухой жарой: здесь, внизу, времен года не существовало. Направо на первом подземном перекрестке через пятьдесят метров, налево – еще через шестьдесят метров, первый отрезок, который в истории с солнечными очками занял у него минуту десять секунд плюс еще десять секунд – перед камерой. Сегодня он кладет на коридор две минуты. Вчера перед первым поворотом он услышал стук каблуков, предупредивший, что рядом кто-то есть – двое заключенных в сопровождении четверых охранников и полицейского в форме. Теперь слышалось только повизгивание толстого резинового колеса тележки; надо было его смазать.