— Одной моей русской коллеге требуется выехать в Голландию. Я могу ей в этом помочь, если заключу с ней брак.

— Тебе требуется развод? Хорошо, — скажет Сандра. Вряд ли она станет задавать вопросы. Может быть, спросит только: «Ты уже был у адвоката?»

Мы так и договаривались: наш брак останется до тех пор, пока у кого-то из нас не появится необходимость его расторгнуть.

Сколько времени уйдет на развод? За месяц с этим не обернешься. А потом завертится брачная мельница — одна бумажная волынка чего стоит! Потребуется, как минимум, два раза лететь в Москву — сначала, чтобы сдать документы в ЗАГС, потом — чтобы выслушать свадебный марш Мендельсона…

Я представил, как встречаю Надю в аэропорту Схипол. Где она будет жить? В Амстердаме легко найти только подозрительные закутки и дорогие апартаменты. Денег у Нади нет, и у меня их теперь негусто. Я увидел еще одну картинку: мы с Надей живем вместе у меня на чердаке, — и почувствовал раздражение. Какого черта я думаю об этом? Иностранный отдел полиции, муниципалитет, квартирные бюро, культурный шок, тоска по родине, денежные проблемы, языковой барьер, разбитые иллюзии — что еще? Много еще всего. Например, неясные отношения: она ждет от меня одного, другого, третьего, а я прихожу домой все позднее. Опущенные глаза, поджатые губы, взгляд мимо, поверх, в другую сторону — она это хорошо умеет. Злые слова, нервные требования, упреки, сердитое молчание, крик, невозможные просьбы…

Нет, сказал я. Нет и все. Я только что изменил свою жизнь. Моя жизнь наконец меня устраивает. Только дурак стал бы менять ее снова. Или влюбленный.

ОЛЯ И АЛИК

Детская площадка с песочницей, качели, турник, бревно для тренировки равновесия — вот он снова, ее двор. Она, как вернулась в Москву, была здесь уже несколько раз — просто чтобы подышать его воздухом. Была у своего старого дома на Плющихе и не знала: в нем и сейчас живет Витя, только в другой квартире. Оле стало известно об этом сегодня.

Планка качелей с одного конца была обломана. В песочнице валялась забытая формочка — жестяная выпуклая звезда. Оля присела, взяла ее в руки и сделала одну песочную звезду, другую, третью. Когда опрокидывала формочку в четвертый раз, увидела человека в кепке и пиджаке, надетом на майку. Низенький, невзрачный человек, в руке — дощатый чемоданчик с инструментом, на буром лице щетина.

— Все еще в песочек играешь? — зло набросился он на нее. — Уж не ты ли качели сломала? Ишь по чужим дворам шастают, телки непокрытые. А ну пошла отсюда!

«Пьяный», — определила Оля.

Витина квартира оказалась на первом этаже за лестницей. Тогда, давным-давно, у их старой двери было семь звонков, здесь имелся только один. Оля нажала кнопку.

— Кто? — раздался за дверью старушечий голос.

— Я к Виктору.

— Кто будете-то?

— Родственница.

— Как звать?

— Оля.

Дверь распахнулась.

— Тетя Нина? — вскрикнула Оля. И прошептала, не веря глазам: — Ты жива. А папа и мама?

— Я ничего о них не знаю, — прошептала в ответ полная неряшливая старуха и с чувством обняла Олю. — Витя сказал, что в ночь ареста вы убежали из дому и с тех пор ваш след пропал. Почему ты раньше не объявилась?

— Я думала, тогда всему пришел конец. Я была уверена, что ни тебя, ни мамы с папой давно нет в живых.

— Да что же мы все в дверях стоим! — спохватилась тетя Нина.

Она провела Олю на кухню, усадила на табурет, стала собирать чай. Кухонька была маленькая, да и квартира — тоже. Только на одну семью. Оля ее похвалила:

— Как вам удалось получить отдельную квартиру? Витя, наверное, начальник? Где он сейчас?

Тетя Нина рассмеялась:

— Витя — дворник. Мы живем в служебной квартире — для дворников. Такие мы вот начальники. А ты, наверное, Витю видела. Он сейчас во дворе качели чинит. Кто-то сорвал качели. Не его это дело, но он все равно взялся. За все берется. Такой характер.

«Значит, тот пьяный в кепке — Витя!» — похолодела Оля, но ничего не сказала.

— Где Алик? Почему пришла без него? — расспрашивала тетя Нина.

— Алик? — растерялась Оля. — Он сейчас живет у друга. Постой, а когда ты последний раз видела маму с папой?

— Тогда же, когда и ты. По дороге в следственный изолятор со мной случился приступ. Попала не в камеру, а в больничную палату. Меня начали допрашивать три месяца спустя после ареста, когда твои родители уже были в лагере… Ну что мы сразу об этом ужасе. Сначала о тебе, об Алике. Давай по порядку, с самого начала. Вы попали в детдом?

— Да, в Будаевский детдом имени Красной Армии.

— Где этот Будаевск?

— Урал, Челябинская область.

— Челябинская область… — проговорила, как эхо, тетя Нина. — Вот ведь вас куда занесло с нашей Плющихи.

— Не с Плющихи — из Ленинграда! Мы жили сначала в Ленинграде, у тети Паши.

— Какой тети Паши?

— Ты ее не знаешь. На следующий день после вашего ареста мы оказались на Ваганьковском кладбище. Там у церкви стояли нищие. И мы с ними встали — есть хотелось. Там тетя Паша нас и подобрала. Мы ей сказали, что от детдома прячемся. Тетя Паша гостила в Москве у сестры, сама она была из Ленинграда. Она нам сказала: «Поедем ко мне в Ленинград! У меня вас не найдут». Мы в детдом все равно попали — но уже после блокады. Тетя Паша ее не пережила. Нас эвакуировали в Будаевск. Мы в детдоме сказали, что остались сиротами. Настоящую правду о папе и маме никто не знает. Я сама ее не знаю. Знаю только, что тогда была ежовщина, а Ежов — вредитель. Так за что же вас всех арестовали?

— Вся чехарда закрутилась после того, как твоя мама побывала в АКИПе, — есть такой архив у Зубовской площади. Она пошла туда из-за большой нужды, продать одну старую книгу, которую Степан нашел в каком-то монастыре. Монахи эту книгу прятали — в ней вроде бы какие-то тайны записаны. Аполлония надеялась получить за рукопись приличные деньги. В АКИПе она нарвалась на негодяя. Он просто отнял у нее книгу. Сказал, что эта книга имеет большую историческую ценность и потому принадлежит государству. Я думаю, этот мерзавец написал анонимку, по которой нас всех арестовали. Он тогда угрожал твоей маме, что посадит ее.

— Думаешь? — переспросила Оля. — Разве из анонимки не ясно, что ее написал он?

— В том-то и дело, что нет. В доносе не было ни слова об «Откровении огня». Оно и понятно: назвать рукопись — это все равно что расписаться.

— «Откровение огня», — задумчиво проговорила Оля.

— Вот именно — огня. На нем мы и погорели, — мрачно пошутила тетя Нина.

— А что именно было сказано в анонимке?

— Ах, да всякая чушь: ненависть к Советской власти, буржуазная пропаганда и тому подобное. Стандартный текст. Написано с одной целью: расправиться с человеком руками НКВД. Из-за таких анонимок тогда тысячи пострадали. Ах, Олечка, сколько сволочей вокруг, ты еще не знаешь.