— Знаю, — заверила ее Оля. — У нас на факультете только что вскрыли целое гнездо сионистов. Тетя Нина, после того как я узнала, сколько врагов затаилось у нас в университете, я не могу заставить себя ходить на лекции! И из общежития ушла.

Лицо у тети Нины стало несчастным.

— Олечка, детка, не доверяй всему, что говорят. Ведь и тогда, в тридцать восьмом году, тоже говорили о притаившихся врагах. А кто были те враги? Да вот такие, как я, как твои мама с папой. Мы ведь ничего не сделали, а нас — в лагеря. Ты представляешь себе, что такое лагерь? Я выжила только потому, что работала в медчасти. Те, кто попал на общие работы, мерли как мухи. От истощения большей частью. Ты бы видела эти скелеты. Таким скелетом, наверное, стала твоя мама — ее-то уж точно послали на общие работы. Сейчас тоже начали хватать, как тогда. И я вот опять держусь на волоске. Вместе с «сионистами» и «космополитами» пошли «повторники».

— Кто это — «повторники»?

— Такие, как я. Которые прежде сидели по политическим статьям. Их хватают снова.

Оля зажмурилась, закачала головой и прошептала:

— Так вот почему взяли Михина.

— Какого Михина?

— Это один мой знакомый, — нехотя сказала Оля, и у нее потекли слезы.

Тетя Нина схватила полотенце и стала им вытирать ей лицо, как маленькой.

— Ты в него влюбилась, детка?

— Может быть. Я не знаю. Я запуталась. Так много странного, и ничто не соединяется друг с другом. Не обращай внимания на эти слезы. Они текут сами. Давно их не было, теперь снова та же история.

— Какая история?

— Все началось с рисунка Михина. Я увидела его рисунок, который он сделал с картины одного художника, Рерих его фамилия. Этот Рерих увлекался мистикой. Картинка ничего особенного, но я от нее будто помешалась. Только о ней и могла думать…

— Невероятно, — пробормотала тетя Нина. — И Степан так говорил. Говорил, что помешался из-за «Откровения огня». Он тоже…

Тетя Нина не договорила и встала со стула.

— Витя пришел, — объявила она и направилась в коридор.

Оля и не слышала, как хлопнула входная дверь.

— Витюша, у нас гостья. Вот уж ты удивишься! — говорила за Олиной спиной тетя Нина. Дверь в кухню оставалась открытой, вот-вот в ней должен был появиться злой, пьяный человек. Оля съежилась.

Тетя Нина ввела сына за руку на кухню, поставила его прямо напротив гостьи.

— Узнаешь? — ласково спросила она Виктора. Оля подняла глаза на своего троюродного брата и сразу их опустила — его взгляд проколол ее насквозь. Что в нем было — не понять, выдержать его было невозможно.

— Нет, — жестко ответил Виктор.

— Да как же ты не узнаешь? — ворковала тетя Нина. — Ты вглядись получше и узнаешь.

Виктор освободился от матери и, ничего не сказав, пошел из кухни. Она посмотрела ему вслед с добродушной улыбкой.

— Устал он. Встает рано, к вечеру — выжатый лимон. Тяжелая работа у дворников, Олечка. Ты уж на него не обижайся, в другой раз поговорите. Приходи завтра на обед! Или на ужин — когда тебе удобнее.

Растерянная, сама теперь усталая, Оля поднялась с места и сбивчиво сказала:

— Я приду. Когда — не знаю, но приду. Скоро приду. А сейчас мне пора…

Оля открыла дверь подъезда и обмерла. По детской площадке слонялась одинокая фигура, и этой фигурой был Алик. Тут она вспомнила о деле, по которому разыскивала Виктора, — оно совершенно забылось в обвале неожиданностей. Алик тоже увидел Олю и уже шел к ней быстрыми шагами. Подошел, посмотрел ей в глаза, поздоровался. Она сдержанно ответила.

— Все как прежде? — спросил Алик и протянул Оле руку.

— Нет, — сказала она и дала ему свою. Он засмеялся и обнял ее. Она не сопротивлялась.

— Скажи «да», — шепнул он ей в ухо.

— «Нет» лучше, чем «да».

— Почему?

— Больше я пока сказать не могу Требуется проверить один факт. Я бы уже сейчас знала правду, если бы не забыла кое-что спросить у тети Нины.

Алик отпрянул от нее.

— Ты видела тетю Нину?!

— Только что. И Витю тоже. Они живут по-прежнему в нашем доме, но в другой квартире. Пойдем! Поговорим по дороге.

В скверике у Бородинского моста они сели на лавочку и какое-то время молчали. Оля только что кончила свой рассказ о тете Нине.

— Почему ты вдруг решила разыскать Виктора?

— Я тебе уже сказала: надо было проверить одну догадку. Пошла в Центральное адресное бюро и сказала: ищу родственника, переехавшего из Москвы. А он, оказалось, — и не думал переезжать!

— Что за догадка? Открой шкаф.

— Рано.

— Все равно открой.

Алик поднялся со своего места, присел перед Олей на корточках, взял ее руки в свои и требовательно посмотрел ей в глаза. Она помедлила и уступила:

— Ты помнишь, как тетя Паша прописывала нас к себе? Она тогда спросила, когда мы родились. Мы сказали. А тетя Паша тогда: «Вы что-то путаете, этого не может быть. Дети так быстро один за одним не рождаются. Запишем вас обоих на одну дату, как двойняшек». Выбрали твой день рождения. Мне это не понравилось — я должна была стать младше на полгода. На полгода — понимаешь? Я ведь и сейчас хорошо знаю, когда мой настоящий день рождения.

Алик вскочил.

— Это же меняет все! — крикнул он. — Совершенно все!

— Не спеши. Сначала надо, чтобы это подтвердилось.

— Да что тут подтверждать? Ясно же и так. Мы друг на друга и не похожи.

— Отец, кстати, у нас может быть один…

Алик схватил Олю за руку и поднял ее с лавки.

— Обратно к тете Нине! Чтоб все вопросы отпали!

— Сейчас уже поздно.

— Пусть! Пошли на мост, возьмем такси! Там их много с Киевского вокзала проезжает…

В такси Оля сказала:

— Я должна увидеть папину книгу… — и поправилась: — Книгу Степана.

Алик, указав глазами на шофера, прижал палец к губам.

* * *

Виктор Георгиевич Кареев был теперь пенсионер и жил на Красной Пресне. Служебную квартиру, которую он с матерью занимал в конце сороковых и где бывала Оля, ему пришлось сменить опять на комнату в коммуналке.

Носатый, темнолицый, неприветливый, Кареев бесцеремонно оглядел меня с головы до ног, прежде чем посторониться и дать нам с Надей войти в квартиру. Приведя нас к себе в комнату, он прямо у двери спросил, по какому делу мы приехали — будто и не говорил об этом вчера с Надей по телефону. Он переспросил фамилию голландского солагерника Степана и бросил на меня колкий взгляд.