– Почему же их две? Начнем сначала! Есть подвеска. Есть копия. Всего две. По преступному замыслу фальшивая должна заменить настоящую. Сделка расстроена – эксперт обнаружил подлог. А если бы его не было? Ну, тогда подлог обнаружили бы не сразу, а на другой день. Нелепость получается с этим подлогом! Арнольд тогда учинил допрос Марте… Потом обыскал квартиру и нашел другую подвеску, тоже фальшивую, которую принял за настоящую. Ему и в голову не могло прийти, что обе фальшивые. Сделка снова провалилась, и Арнольд поплатился за обман жизнью.

Марта и Арнольд погибли из-за фальшивой подвески…

Перед Олей лежат две подвески, обе фальшивые. Она задумчиво смотрит на них и думает, что она не специалист, что у нее никогда не было драгоценностей, была только золотая цепочка – подарок мамы, да Сергей подарил колечко и серьги, и еще золотой барашек, – но даже ей понятно, что они обе ненастоящие.

– А раз так, – вдруг осеняет ее, – то они не предназначались для продажи!

А для чего же они предназначались? И почему их две? В чем злой умысел? Пока что картина вырисовывается следующая: Марта с… сообщником решили смошенничать. Показав покупателю настоящую подвеску, они затем пытались всучить ему поддельную. Нет! Эту версию мы уже рассматривали. Не получается. Эксперт мигом разглядел бы подделку. Нет! Какая-то детская наивность, нет в ней правды жизни, как говорит Риекина свекровь. Вот именно, правды жизни. Неправдоподобная ситуация, просто глупая, с какой стороны ни возьми. И мы снова пришли туда, откуда начали. Почему их две?

Оля откидывается в кресле, пристально смотрит на красный камень. Она устала, измучена, хочет спать.

– Это не мое дело! – говорит она себе. – Завтра я уеду домой. Подумаю, как и что написать Таисе Леонидовне… Дома заявлю в полицию, что потеряла паспорт…

Паспорт остался в квартире Сергея, в шкафу под бельем, вместе с письмами от Старой Юли и фотографиями Кирюши. Там же остались золотые сережки и колечко с бриллиантиком, его подарки.

– Получу новый и начну жизнь сначала! – решает она. Человек, который сидел в зале, узнал, что она умерла. Может быть, это он приходил за ней на дачу. Может, он даже был на похоронах… Натальи Михайловны Никоненко… Господи, а где же настоящая Никоненко?

– Я устала бояться, а поэтому буду думать, что поверила. Послезавтра я уже буду дома. Заберу Кирюшу, и мы вернемся в нашу квартиру. Сделаем уборку – там почти год никто не жил! – Оля улыбается, думая о доме. – А деньги? – приходит ей в голову. – Жить на что? А может, взять деньги из письменного стола Арнольда?

Она видела там конверт с деньгами. Можно взять немного себе… Она снова вспоминает деньги, которые бросила на скамейку, и вздыхает, испытывая запоздалое сожаление. Красивый жест! Надо было взять и не строить из себя…

– Я ведь даже не Марта! – оправдывается она. – Я чужой человек. А если все-таки взять деньги Арнольда? Это кража или нет?

Тут ей приходит в голову, что нужно сообщить родственникам Арнольда о его смерти, родителям, семье… Это проще, чем писать Таисе Леонидовне! Взять его блокнот и…

Звонок в дверь прерывает Олины размышления. Она вздрагивает и замирает. Не открывать! Вдруг это «подчиненный урка», не дозвонившись, решил явиться самолично! Она сидит неподвижно, напряженно прислушиваясь. Неизвестный, кто бы это ни был, стоит за дверью и терпеливо ожидает, пока ему откроют. Оля идет на цыпочках в прихожую, приникает к «глазку». Звонок резко звенит над самым ее ухом. Она с трудом удерживается от вопля. В «глазок» она видит толстую седую женщину, которая, кажется, смотрит прямо на нее. Это же соседка Зоя Никитична! Оля отпирает дверь.

– Марточка, – говорит Зоя Никитична, – а я к тебе посидеть… тебе нельзя сегодня одной. – Голос у нее плаксивый, лицо полно сочувствия, а в руках она держит эмалированную мисочку, накрытую тарелкой. – Ты же голодная, поди? Тебе же не до готовки, – говорит по дороге на кухню. – Давай я тебя чайком с пирожками… твои любимые с капусткой. Горе-то какое, не приведи Господь, бедная ты моя!

Зоя Никитична была женщиной доброжелательной, любопытной и любила поговорить. Рот ее не закрывался ни на минуту. Причитая, охая и ахая, она, как девочка, летала по кухне, задавала бесчисленные вопросы и сама же на них отвечала. Она ловко заварила чай, сначала окатив чайничек кипятком, насыпав заварки, накрыла его толстой тряпичной купчихой, чтобы настоялся. Она, видимо, была частым гостем у Марты, так как прекрасно знала, где что находится, и чувствовала себя в чужой кухне, как дома.

– Ты, Марточка, кушай! – приговаривала она. – Бедная ты моя, такое горе! Ты даже с лица спала. А мамочка не приедет? Или ты к ней? Езжай к ней, куда тебе одной. Передохни. Кланяйся ей, скажи соседка Зоя Никитична привет передает.

Она говорила и говорила. Неторопливый голос ее действовал усыпляюще. В какой-то момент Оля перестала воспринимать смысл ее речей. Она взяла пирожок, откусила… и почувствовала, как проголодалась… до тошноты. Она схватилась за горло и сделала глубокий вздох…

– Я сегодня еще ничего не ела, – ответила она на вопросительный взгляд гостьи.

– Кушай, кушай, моя хорошая! – Соседка пододвинула миску с пирожками поближе к Оле. Взгляд ее внимательно ощупал Олину фигуру. Оля ела пирожки, запивала их чаем и почти не прислушивалась к словам Зои Никитичны. Сознание вдруг выловило слово «ювелир», и она, перестав жевать, уставилась на соседку странным взглядом и повторила: «Ювелир?»

– Ну да, – отвечала соседка, – дочка забегала, принесла цепочку, задание дала снесть к ювелиру, у ней замок сломался, у тебя, мама, говорит, времени побольше. Это же куда теперь идти надо! На новый рынок, не ближний свет. Там подешевле.

– А где ювелир?

– Где? А под стенкой, где ковры. Прямо на заборе висят, глаз не оторвать. Розы на черном поле. Я все хочу купить, а дочка смеется, говорит синтетика и… еще говорит такое слово, не вспомнить, мол, дешевка, только для деревенских, а мне нравится. Хоть и ненастоящий, а красиво. Какая мне разница, что не шерсть? Он мне для красоты нужо́н! И моль опять-таки не берет. Хотя сейчас такая моль – все пожрет, только дай.

Часа через два Зоя Никитична наконец собирается уходить. Уже в прихожей, пожелав Оле спокойной ночи, она вдруг спрашивает:

– А ты, Марточка, часом не в положении?

Увидев изумление на лице Оли, она говорит:

– Ну, это я так, вспомнила, как меня на куски рвало, жизни не было, когда ходила дочкой, а вот сыном Алешенькой – полегче. С мальчиками всегда так. И мела все подряд как не в себя.

Она прощается еще раз и уходит, наказав закрыться и никому не открывать, а то мало ли чего.

Закрыв дверь, Оля стоит, все еще ошеломленная словами соседки. Неужели? Неужели она?.. И тут вспоминаются ей некие признаки, на которые она и внимания не обратила, не до того было! Приступы тошноты, волчий аппетит… Да! Да, права Зоя Никитична! Оля, задохнувшись от радости, хватается обеими руками за живот, плоский еще, и стоит, прислушиваясь к происходящему внутри ее таинству созревания и движению соков, словно надеясь получить некий знак…