Я знаю, что никогда не забуду это странное, наполненное призраками время, но в конце концов я научусь жить дальше.

Ночь окутывает нас черным шелком. Воздух здесь намного теплее и ласковее, чем на острове Медальон. Мы останавливаемся и смотрим вверх. Звезды здесь невероятные, почти такие же красивые, как над Антарктидой. Впрочем, звезды везде одни и те же, не так ли? Миллионы и миллионы миров, галактик и вселенных роятся в небе, как крошечные яркие насекомые. Я знаю, что с научной точки зрения они состоят из водорода, гелия и других элементов, но в такие ночи, как эта, легче поверить, что это сияющие духи мертвых или, возможно, души тех, кому еще предстоит родиться.

Я слегка пошатываюсь. Мои симптомы почти исчезли, но я все еще не до конца вернулась к своему обычному здоровому состоянию. Патрик кладет мне руку на спину, чтобы поддержать. Мы идет дальше, и его рука остается на месте. И я хочу, чтобы она всегда оставался на месте, где бы мы ни гуляли, будь то Англия, Шотландия, Фолкленды или остров Медальон. Я хочу быть той, кто гуляет рядом с Патриком.

– Ты сказала врачу, что не хотела этого ребенка, – шепчет он так тихо, что я едва могу разобрать слова.

– Только в начале, – уверяю я его. – В начале я действительно его не хотела. И даже очень сильно. Иногда мы не знаем, чего хотим, пока не потеряем это.

– Почему ты не сказала мне сразу, когда подумала, что беременна?

Он не укоряет, он просто пытается понять. Я вспоминаю свои доводы.

– Согласись, ты и сам не облегчил мне задачу, верно?

Он издает короткий звук, похожий то ли на смешок, то ли на всхлип.

– Ах, Терри. Я ушел так, как ушел, только потому, что в тот момент мне было адски больно.

Я беру его за руку и сжимаю ее.

– Я знаю. Знаю.

– А в аду вообще-то намного больнее, чем ты думаешь, – добавляет он. – Наверное, поэтому он и называется адом.

Я смеюсь. Такого Патрика я узнаю.

– Боже, как приятно снова слышать твой смех! – восклицает он.

Мы говорим о том, что могло бы быть, о том, как бы мы воспитали нашего ребенка. Он с жаром говорит о том, что детям нужно дарить безусловную, абсолютную любовь. Я вспоминаю, что его передавали от опекуна к опекуну на протяжении всего его собственного детства. Если вдуматься, у него все сложилось на удивление хорошо.

Приятно чувствовать тепло Патрика, но я с болью напоминаю себе, что через два дня все снова изменится.

– Ты возвращаешься в Болтон? – спрашиваю я.

– Наверное, придется, – отвечает он без энтузиазма.

– И что ты будешь делать дальше со своей жизнью, Патрик?

– Понятия не имею. – Он останавливается, чтобы пнуть камень. – А ты? Вернешься на остров Медальон? – Он произносит эти слова так, как будто ему все равно, но я знаю, что это не так.

Я думаю о Майке и Дитрихе, которые остались на острове, разбираться с проблемами. Думаю об акрах снега, скалах и ледниках, которые стали моим домом, больше, чем любой другой дом, который у меня когда-либо был. Я думаю о тысячах Адели. Проект по защите пингвинов острова Медальон был моим первым ребенком, моим настоящим ребенком. Даже если проект однажды закроется, я не могу отказаться от него сейчас.

Если бы мы только могли повернуть время вспять и быть там вместе…

За последние двадцать пять часов я много раз задавалась вопросом, есть ли хоть малейший шанс, что Дитрих и Майк снова примут Патрика в команду, но я знаю, что потеряю всякий авторитет, если даже предложу это. Он находился там в первую очередь по настоянию Вероники, он не квалифицирован и, самое главное, он повел себя как полный кретин. То, как он ушел от нас, было не просто непрофессионально, это было совершенно безрассудно. Это поставило всех нас под угрозу и почти погубило проект.

Каким-то образом мне придется собраться с силами, чтобы еще раз пережить расставание с Патриком.

61

ПАТРИК

Остров Болдер

– Мы можем сходить на ее могилу? – спрашивает Дейзи. – Сходишь со мной?

Ее глаза красные и опухшие. Наверное, мои тоже.

Я беру ее за плечи.

– Возможно, я только для начала посоветуюсь с твоей мамой.

Бет сидит за компьютером и пишет письмо Гэву. Она отпускает Дейзи со мной. Приятно, что она доверяет мне свое самое драгоценное сокровище. Я ценю это.

Терри занята сборами чемоданов. Я изо всех сил стараюсь не думать об этом. Мы все скоро будем собирать чемоданы. Снова эти чертовы отъезды.

– Тогда пошли, – зову я Дейзи, натягивая улыбку на лицо.

– Могу я взять своего воздушного змея?

– Конечно, можешь.

Мы вдвоем несемся вверх по склону. Сегодня снова стоит ясный день и дует крепкий бриз, заставляя воздушного змея лететь высоко. Его длинный фиолетовый хвост выписывает в небе узоры, подхваченный потоками воздуха. Дейзи болтает большую часть пути.

– Сейчас мне даже не так обидно умирать, потому что я знаю, что когда умру, я снова увижу Петру.

– Дейзи, прекрати это, ты не умрешь, пока тебе не исполнится по крайней мере сто.

– Это значит, что мне остался еще девяносто один год, – говорит она мне, гордясь своими успехами в счете.

Мы карабкаемся вверх по крутому склону холма – это самый короткий путь к могиле. Трава здесь коротко ощипана овцами. Я слышу их блеяние и ответный зов их ягнят. Когда мы добираемся до места, Дейзи охает от удивления. Помимо ее собственного маленького букета желтых цветов амброзии, на могиле лежит еще один белоснежный цветок, аккуратно положенный на холмик земли прямо под крестом.

– Кто это положил? – спрашивает она меня, сбитая с толку.

Я пожимаю плечами.

– Может, это был Тони.

– Подержи-ка. – Она дает мне конец веревки, к которой привязан ее воздушный змей, и наклоняется, чтобы посмотреть. – Это прекрасно, – говорит она, – так красиво!

А я стою и смотрю на море, на бесконечные волнующиеся и разглаживающиеся полотна синевы. Мне больно смотреть на этот цветок. Я прекрасно знаю, откуда он взялся. Вчера я пришел сюда с Терри, чтобы провести наши последние несколько часов наедине.

– Спасибо, что не считаешь меня сумасшедшей, Патрик, – сказала она.

– Ты сам здравомыслящий – и лучший – человек, которого я знаю, – сказал я ей.

Она уставилась на могилу.

– Ева была такой настоящей для меня. Теперь, когда она исчезла, это похоже на горе.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – ответил я, потому что