К процессу слежки мы подошли основательно. Перво-наперво раздобыли обычную гражданскую одежду, дабы не мозолить глаза горожанам своими черными реалерскими комбинезонами. Конфронтаций с фиаскерами избегали, хотя компактные стифферы всегда таскали с собой под одеждой. Обустроили себе позицию для скрытного и комфортного наблюдения за Пирамидой – терраса с полузасохшим садом, расположенная на шестом ярусе близлежащей высотки; с нее штаб-квартира маршалов – особенно ее парадный вход – просматривалась как на ладони.

Мы не поленились разведать наиболее безопасный путь до нашего наблюдательного пункта. Маршрут получился почти в два раза длиннее оптимального, зато дорога эта принадлежала лишь нам двоим. Шла она через служебные коридоры для модулей и лестницы лифтовых шахт; кое-где приходилось вместо заблокированных дверей пользоваться выбитыми окнами, а в одном месте даже балансировать над шахтой по перекинутой через нее железной балке. Проделывать весь этот путь без «форсбоди» было тяжело, но в качестве физической подготовки – полезно. А для Каролины, твердо решившей встать на тропу войны вместе со мной, физические тренировки были и вовсе жизненно необходимы. Тяжело в мучениях, легко в раю… или что-то похожее сказал один древний полководец. Впрочем, Кэрри на трудности не жаловалась и постоянно отказывалась от помощи, когда я протягивал ей руку во время очередного трудного восхождения. Гордость и злость, помноженные на целеустремленность, в любом случае дают результат, а вот с каким знаком – плюс или минус – это уже зависит от самого бойца.

Оставшаяся у меня в отсеке «форсбоди» походная котомка Наума Исааковича, помимо либериалового генератора и термоэлемента, хранила в себе также бинокль, одна зрительная трубка которого, правда, оказалась повреждена пулей Риппера. Но линзы на второй трубке уцелели, так что смотреть в антикварный прибор одним глазом можно было не хуже, чем двумя. Ветви некогда роскошного сада, погибшего без защитного силового купола на этой высоте от холодных ветров, скрывали нас с Каролиной от глаз постоянно маячивших у Пирамиды «Всадников». Черт их знает, насколько дотошно они наблюдали за окрестностями – вероятно, вовсе не наблюдали, – однако рисоваться перед врагами, разгуливая по саду в открытую, мы не стали. Наше укрытие и так было далеко от идеального. Любой внимательный снайпер легко разглядел бы нас в прицел винтовки с верхнего яруса Пирамиды – снайперская оптика вряд ли слабее бинокля. Разве только уверенные в собственном могуществе «Всадники» сочтут выставление снайперского поста чрезмерной предосторожностью. Лишь параноик станет разглядывать в лупу каждый квадратный метр окрестностей, сидя в неприступной цитадели, имея на руках богатый арсенал и не имея в округе достойных противников.

Те, кто засел в Пирамиде, страдали не паранойей, а манией величия. Параноиком следовало считать меня. Да не простым параноиком, а законченным. Мне уже не просто мерещились повсюду глобальные заговоры – я абсолютно точно знал, что один такой произошел прямо у меня на глазах.

Тем временем заговорщики чувствовали себя с каждым днем все вольготнее и вольготнее. Пока мы с Кэрри прятались на нулевом ярусе и приходили в себя, в лагере Хатори Санада произошли существенные перемены. Я заметил это сразу же, как только впервые глянул в свой полубинокль. Банда разрослась и окрепла, что, впрочем, было вполне естественно для любой банды с далеко идущими намерениями. Вызывало любопытство и недоумение, за счет кого она расширила свой штат: фиаскеры! Не поверив своим глазам, я присмотрелся получше: и верно – у Пирамиды ошивались те самые псы-падальщики, с которыми капитан «Всадников» давно вел непримиримую войну.

Как оказалось, не такую уж и непримиримую… Фиаскеры не походили на пленных, потому что их излюбленное оружие – палки и обрезки труб – находилось при них. Хотя равноправия в этом коллективе я тоже не обнаружил. Отношения реалеров к бывшим врагам скорее напоминали покровительственные. Вероятно, членство в самой крутой западносибирской банде принималось фиаскерами за оказанную им великую честь, и удостоившиеся ее обязаны были забыть о равноправии. Вполне нормальная политика сильного по отношению к слабому: негоже вошедшим в состав Римской империи варварам претендовать на ложу в Сенате. Видимо, фиаскеры резонно посчитали, что уж лучше быть последним среди львов, чем первым среди шакалов (правда, неясно до конца, кто придумал этот девиз – лев или шакал; судя по всему, второй, поскольку настоящий лев вряд ли утешился бы таким раскладом).

Лично я бы на месте Ахиллеса трижды подумал, прежде чем заключать этот зыбкий союз. Однако вскоре причина его заключения стала очевидной: Санада требовалась рабочая сила. Много силы, так как задуманное им мероприятие являлось по-своему грандиозным. Шутка ли – переправить в Пирамиду со стадиума реалерский арсенал! Тащить по городу несколько десятков километров контейнеры, битком набитые оружием и амуницией, – занятие чрезвычайно рискованное. Этот лакомый кусок приманит к себе весь сброд и поневоле объединит фиаскерские группировки центра. Полусотне реалеров, даже вооруженных до зубов, не выстоять против такого крупного бандформирования. Как дальновидный стратег, Хатори предвосхитил события, ради чего и разработал этот пакт о перемирии и сотрудничестве, дающий арбитру не только крепкую поддержку, но и рабочую силу, а также относительно безопасный коридор от стадиума до своей новой цитадели.

Под знаменами заговорщиков маршировали примерно полторы сотни новобранцев. По моим приблизительным подсчетам, именно столько фиаскеров Ахиллес мог держать у себя в подчинении, не опасаясь с их стороны бунта. Больше – опасно, меньше – невыгодно. Караван с оружием, состоящий из вьючных фиаскеров и стерегущих их «Всадников», пришел под стены цитадели вскоре после начала нашей наблюдательной операции. Восстановив в памяти количество оружия в арсенале и мысленно разложив его по контейнерам, я сделал вывод, что вижу в бинокль если не все реалерское богатство, то по крайней мере его львиную долю. Бойцы, которых Ахиллес оставил на стадиуме перед нашим походом к терминалу, также присутствовали здесь.

Некоторые из караванщиков, коих я сначала по невнимательности принял за бывших собратьев, в действительности ими не являлись. Меня смутили «форсбоди», надетые на этих людях, которые на самом деле были похожи на реал-технофайтеров не больше, чем я – на доброго сказочного эльфа. Вычислить самозванцев удалось легко: во-первых, я помнил всех реалеров в лицо, а во-вторых, если бы и не помнил, отличил бы чужаков даже со спины. Истинный реалер чувствовал себя в «форсбоди», как рыба в воде. Прочие, далекие от реал-технофайтинга люди, кому иногда доводилось примерять нашу униформу, попросту побаивались интерактивных доспехов. Поэтому и двигались они в «форсбоди», словно виртоличности первых поколений, – крайне скованно и неестественно. Взять хотя бы, к примеру, Каролину, так до конца и не привыкшую к моему капитанскому подарку.

Можно было догадаться, за какие заслуги пять или шесть фиаскеров получили в пользование «форсбоди». Это походило на уступку арбитра союзникам, которые наверняка потребовали от него настоящее оружие. А он одаривать их оружием, разумеется, не собирался, хотя обещание такое в дипломатических целях, безусловно, дал. Сдерживать же это обещание – упаси бог, уж лучше раздать гранаты обезьянам. Я подозревал, что и гиперстрайк на пожертвованных фиаскерам доспехах был активирован от силы на четверть, а крышки на пультах ручной настройки и вовсе заблокированы намертво. По всей видимости, в меркуриевых обновках щеголяли исключительно вожаки банд, потому что к контейнерам с оружием они не прикасались, хотя в «форсбоди» могли бы таскать их и в одиночку. Щедро вознаградив лидеров союзников, Хатори покупал их лояльность, после чего Ахиллесу уже не требовалось неусыпно контролировать всех подручных фиаскеров – достаточно было держать в кулаке одних вожаков.