воинов, пока я разрабатывал стратегию – издали засыпать противника стрелами и зажигательными снарядами. Прямая атака на ров и стены привела бы к слишком большим потерям, а я обещал Сади беречь забадаров. Нужно измотать паладинов и дождаться, когда они сдадутся.

Я сидел под деревом на холме и чертил на земле карты деревни и стен, и тут вернулся Айкард.

– Они согласились с твоими требованиями… но у них есть одно свое. – Он поколебался и продолжил: – Я должен поехать с ними в Костани.

– Ну, теперь ты видишь, что он предатель? – вскипела Несрин, взмахнула рукой и едва не швырнула в него абрикос, который жевала. – Он хочет вернуться к своему предводителю!

– Подумай об этом. Подумай о том, насколько полезным я могу быть внутри тех стен. Я мог бы открыть вам ворота.

– Он лжет! – Несрин выплюнула косточку. – Он вернется к своему магистру и расскажет ему все, что видел.

– Что ты выяснил про Костани? – спросил я.

– Костани в смятении. Михей женился на дочери императора без его позволения. Император двинулся к городу по морю с тремя сотнями кораблей. Многие паладины Михея перешли на сторону императора.

– Это наш шанс! – сказал я. – Нет лучшего времени нанести удар, чем когда они разобщены.

– Это ловушка, – сказала Несрин. – С чего им драться друг с другом?

– Мы же дрались друг с другом. Часто наш злейший враг – тот, кто рядом.

Над нами пролетела, паря в безоблачном небе, стайка громко кричащих чаек. Мягкое солнце, легкий ветер – идеальный летний день для отдыха. Я был не против осквернить его боевыми кличами и горящими стрелами.

– Вы должны знать еще кое-что, – продолжал Айкард. – Говорят, Михей лишился руки и уснул на двенадцать дней. А потом, когда очнулся, рука… каким-то образом отросла.

Несрин визгливо хихикнула.

– Они выдумывают, чтобы нас напугать.

– Они сами не знают, чему верить, и не хотят с вами воевать. Предпочитают вернуться в Костани и узнать, что там происходит.

– Ты настаиваешь на том, чтобы идти с ними? – спросил я.

– Я буду сохранять доверие Михея до тех пор, пока не придет время. До того момента, когда я лучше всего смогу помочь вам. Верь мне.

Айкард мог стать бесценным разведчиком за стенами Костани. Если же он шпион Михея, оставлять его опасно. И в любом случае история о нашем маленьком отряде для Михея не имеет значения.

– Иди, – сказал я. – Ты – наш удачный поворот судьбы, Айкард. Когда время настанет, ты должен действовать решительно и помочь нам.

Несрин вспыхнула.

– Это ошибка. Ты отдаешь наши надежды в руки крестесца? Какой же ты наивный, Кева.

– У нас нет секретов. Ему нечего сказать Михею, кроме того, что тот уже знает.

– Я буду там ради вас. – Взгляд Айкарда был уверен и тверд. Он не нервничал, не юлил, не выказывал явных признаков лжи. – Когда это потребуется.

Паладинам и сельским жителям понадобилось всего несколько часов, чтобы взвалить пожитки на лошадей и телеги. К полудню все они ушли, как и лодки от причала. Теперь мы получили деревни на берегу, которые можно использовать как плацдарм для осады Костани.

Оставалось только дождаться Сади. Если ей удастся привести с собой Рыжебородого, в нашем распоряжении окажется тридцать тысяч солдат и три сотни кораблей. Мы могли бы взять пушки с его кораблей и осадить Костани с суши. А если Айкард откроет для нас ворота, я наконец-то опять увижу Костани нашей. Стоит мне попасть по ту сторону стен, и Михею Железному не спастись.

Под мягким полуденным солнцем забадары установили юрты вокруг деревни. Морской бриз нес соленый воздух. Я нашел у причала лодку и сел в нее. Я греб в море, полагая, что первым увижу отсюда корабли Рыжебородого – если он придет. Я надеялся, что не бросил Сади в позолоченную клетку Эбры: никогда бы себе этого не простил.

Но, конечно, Рыжебородый ее не выдаст. Его нелегко согнуть, он едва подчинялся даже шаху Мураду. Люди не напрасно называли его Шахом Морей. Даже если Рыжебородый отказался присоединиться к нам, он, по крайней мере, поможет Сади добраться сюда. И все-таки почему ее до сих пор нет?

Я откинулся на банке и забыл про свои тревоги. Мягкое солнце пригревало лицо и тело. Я закрыл глаза и стал слушать крики чаек. Если бы я мог быть среди них и свободно улететь от своих забот. Пусть меня не будет, пусть я стану каплей дождя, упавшей с тучи в океан. Говоря по правде, это были слова Таки. Он оплакивал свою жизнь, как и любой человек, утомленный войной.

Я любил его стихи, потому что они несли мудрость. Но мудрее ли я обычного дурака? Горе от потерь поднимает перед тобой зеркало. Я перегнулся через борт лодки и посмотрел на свое отражение. На меня глядел молодой человек, но глаза у него были мертвые. А зачем мертвым мудрость? Дайте мне военную песнь, или дайте мне крылья.

Пока я размышлял, что-то подплыло к моей лодке и плеснулось в воде. Утка. Нет, намного крупнее… Страус. Но что страус делает в море? Нет, не страус. У него были ярко-синие и золотые павлиньи перья.

Отчего-то по телу побежали мурашки. Я прищурился, не веря своим глазам. У павлина было человеческое лицо.

Я схватился за весла и стал грести, напрягая руки при каждом отчаянном толчке и рывке; в груди колотился детский страх. Но создание быстро догнало меня – через несколько секунд оно оказалось рядом. Я бросил весла и уставился на павлина с человеческим лицом, лицом девушки с тонкими чертами. На меня смотрели красные глаза. Потом существо заговорило:

– Я – Саран.

Наверное, я заснул в лодке и теперь вижу сон. Я похлопал себя по щекам, но не пробудился.

– Почему ты не поехал в Зелтурию? – спросило существо. – Там тебя ждут старейшины.

– Что за старейшины?

– Старейшие джанны и ифриты. Все тебя ждут.

– Да что такое ты говоришь?

– Ты боишься, – смягчило тон существо. – Я всего лишь наснас, тебе не стоит бояться меня.

– Никогда не видел ничего подобного.

– Разумеется. Ты совсем недавно обрел дар видеть невидимое.

– Ты – джинн.

– Это расплывчатый термин, – ответило существо. – То же самое, что назвать тебя просто животным. Я наснас. А ты человек. Я Саран. Ты Кева.

– Чего ты хочешь?

– Разве ты не маг? Разве ты не хочешь поехать в Зелтурию, чтобы учиться и практиковаться?

– Мне нельзя уезжать в Зелтурию. Люди во мне нуждаются.

– Мелкие нужды людей – ничто в глазах Лат.

Усмехнувшись, я покачал