– Языки проще учить, если ты говоришь уже на нескольких…

– Нет, нет, нет. У тебя поразительная память. Высеченная в камне, не правда ли? Ты состоишь из разных вещей, и они работают по-разному. Паршивый жулик и мерзавец. – Гарри ударил его под столом. – Ах, Гарри такой безмозглый, Гарри не может выучить кечуанский, посмотрите на мой прекрасный английский. Я собираюсь прочитать тебе свое эссе, – мстительно заявил он. – Скажешь мне, не звучит ли оно тяжеловесно.

– Я не хочу слушать…

– Часть первая, – перебил его Гарри. – Об идиосинкратических особенностях мелких перуанских мышей.

Рафаэль слушал его. Лишь недавно он понял, что любил, когда ему что-нибудь читали. Лампы с пыльцой остановились к тому времени, как Гарри закончил читать. Рафаэль не стал их заводить. Гарри почти заснул, потом резко дернулся, извинился и пошел укладываться в кровать. В этом не было ничего необычного, но Рафаэль смотрел на него, пока мог. Из-за потерянных часов он был бодр. Как только Гарри уедет, он снова будет заводить лампы в определенное время вечером и замечать, как это мгновенье наступает все раньше по мере окончания лета.

Гарри положил «Дон Кихота» Рафаэлю на колени. Они вместе читали книгу в надежде улучшить его ужасный испанский.

– Твоя очередь.

Гарри поставил стул ближе, чтобы следить за текстом, и сел, вдыхая запах мыла и свежей ночной рубашки. Рафаэль снова завел лампы.

Он нашел страницу, на которой они остановились, и не стал говорить, что больше ему не придется этого делать. Гарри больше не мог оставаться, и он не собирался возвращаться. Дома его ждала жена и маленькая дочь. Он не был прирожденным путешественником. Он беспокоился о своей семье и писал письма, которые не мог отправить. Поставщики хинина вскрывали всю почту.

– Ты еще здесь? – спросил Гарри через несколько минут.

– Да. Просто ищу страницу.

– Вот она.

– Я знаю.

– Тогда читай.

– Умолкни.

Рафаэлю не спалось, и он вышел ранним утром, смирившись с мыслью, что весь день проведет уставшим. Наступила настоящая весна: повсюду летали пчелы и огромные бабочки, хотя еще неделю назад был мороз. Маркайюк с кладбища исчезла. Он поискал ее в округе, затем увидел сломанные ветки и направился за ней в лес.

Иногда статуи гуляли, чтобы сменить обстановку, но Рафаэль всегда переживал из-за этого. Если в лесу начинался пожар или наступали жгучие морозы, они терялись в темных участках, в которых не было пыльцы. Порой уходили целые дни, чтобы найти их при свете лампы. Вскоре лес стал более дремучим, и вокруг Рафаэля замерцала новая пыльца. Тепло постепенно проникало в лес. Он вышел без сюртука и не замерз даже в тени. Ветер в лесу тоже был теплым.

Не найдя маркайюк через час, он сдался. Рано или поздно она вернется, а если нет, он снова поищет ее, когда выспится и не будет чувствовать себя таким сонным, как сейчас. Рафаэль прислонился к дереву, чтобы смахнуть голубую бабочку с рукава. Прижавшись головой к коре, он на секунду закрыл глаза, ощутив прилив усталости. Обычно он не расстраивался из-за своей привязанности к одному месту, но порой ощущал тяжесть. Цепь от этого якоря едва доходила до Асангаро, что уж говорить об Англии. Когда Рафаэль открыл глаза, из его рта шел пар.

Он не мог пошевелиться. Что-то удерживало его на одном месте. Широкие плети свечного плюща обвивали его грудь и руку. Рафаэль не стоял: он висел в воздухе в футе от земли. Под ним росли корни дерева, посеревшие от мороза. Он смог выбраться лишь благодаря своей силе и нахлынувшей панике. Когда он упал на землю, дерево напоминало чудовищную сломанную клетку. Рафаэль провел руками по волосам. В них застыла паутина, покрытая инеем. Очевидно, снова похолодало, и многие растения замерзли, но Рафаэль вздрогнул так сильно, что у него заболело плечо. Тогда он принялся думать о лете. Его одежда превратилась в лохмотья там, где ветки не закрывали ее от мороза, но сам он не чувствовал холод. Лесная почва была усыпана хвоей, потрескивающей от мороза.

Деревья на обратном пути к границе изменились. Корни переплелись между собой, и Рафаэль с трудом пробирался сквозь них. Анка спала на кладбище: маркайюк были особенно спокойны, когда спали. Рафаэль вышел к границе и увидел маленького мальчика, который начищал одежду святого Томаса. Мальчик уставился на него. Томас узнал Рафаэля и дотронулся костяшкой руки до его локтя. Он умел говорить: на его языке этот жест означал «Ты опоздал».

– Доброе… утро, сэр, – пробормотал мальчик.

– Доброе утро, – ответил Рафаэль. Он не помнил этого мальчика. Ребенок выглядел здоровым. Значит, они прислали священника. Через несколько лет Рафаэль сможет уйти. – Какой… Ты знаешь, какой сейчас год?

Мальчик был слишком маленьким, чтобы задавать ему подобные вопросы, и он не удивился, как сделал бы взрослый.

– Тысяча восемьсот пятьдесят шестой, сэр.

Рафаэль попятился.

– Ты уверен?

– Да, сэр.

– В церкви есть священник?

– Нет, сэр. Церковь пустует. Никто туда не заходит.

– Хорошо. Спасибо.

Рафаэль направился в церковь. Дверь была закрыта, но, как и всегда, хороший удар плечом справился с задвижкой. Внутри было холодно и пустынно. Несмотря на слова мальчика, Рафаэль надеялся, что он ошибся и что Гарри ждет его. Но в церковь давно никто не входил. Воздух был спертым.

Кто-то навел здесь порядок, но его вещи никуда не исчезли. «Дон Кихот» по-прежнему лежал на столе, с письмом на нужной странице. Чернила на конверте выцвели до странного коричневого цвета. Письмо было адресовано Рафаэлю. Он открыл конверт.

Ниже был указан адрес в Англии. Рафаэль перечитал его дважды, отложил письмо в сторону и побрел на чердак. Одежда была на месте, как и отрез индийского ситца, который привез Гарри. Рафаэль не мог смотреть на него. Он взял теплую одежду, спустился вниз и развесил вещи на спинках стульев, чтобы они проветрились. Затем он запустил ветряную мельницу и стал ждать, пока потечет вода. Рафаэль думал, что веревка истончится за такое долгое время, но, должно быть, кто-то изредка приходил в церковь и запускал мельницу. Он медленно растопил печь, чтобы тепло не обрушилось на трубы. Они скрипели, но не лопнули.

Рафаэль был чище, чем он думал. Он усердно стирал с себя грязь. Ему пришлось остановиться, когда он заметил царапины. Он почти ничего не чувствовал. Рафаэль смотрел на капли крови на руке: он чувствовал давление, но не боль.

Он медленно оделся из-за дрожащих рук и понял, что не знает, как быть дальше. В тишине заброшенного места он сел напротив книги и осторожно прикоснулся к ней, боясь, что она превратится в пыль. Рафаэль легко нашел нужную строку, потому что буквы выгорели после долгого пребывания на солнце. Бумага должна была быть холодной, но он не чувствовал и этого.