— Видит Бог, дочь моя, к появлению императора я не причастен. Его привёл рок, дабы у трона вселенской церкви покарать за злодеяния и грехопадение.

— Но, святейший, и я грешница, ежели дала повод так говорить о себе!

— Не утешаю. Мне ведомы твои грехи, и о них ещё будет сказано. Я издал буллу о созыве церковного собора, который пройдёт в Швабии с первого по восьмое апреля. И там мы будем обсуждать твою жалобную грамоту, чтобы через членов этот собора оповестить всех священнослужителей Германии и иных католических держав. Позже, когда состоится суд над Генрихом Четвёртым, ты скажешь на нём всё, что изложено в грамоте. На то воля Божья и вселенской церкви. Аминь.

Через несколько дней Евпраксия, Гартвиг и их спутники выехали из Рима в обратный путь. Императрицу сопровождали до самой Флоренции три сотни папских воинов. А во Флоренции Евпраксию встречали обретённые ею друзья: графиня Матильда, король Конрад, графы отец и сын Вельфы и принц Генрих. Судьбе было угодно, чтобы отрок Генрих полюбил Евпраксию как родную мать.

Отец юного принца в эту пору пребывал в Риме. Разбитый Божьей карой, он пролежал в своём дворце полмесяца, а потом тайно тёмной февральской ночью был вывезен из Рима в Тальякоццо, а оттуда — на побережье Адриатического моря, дабы по нему вернуться в Верону.

В Италии и Германии наступило затишье. Но оно было ненадёжное, как первый хрупкий лёд на реке. Ни Генрих, ни Матильда не распускали воинов, в кузницах продолжали ковать мечи, копья, наконечники стрел. Генрих и не помышлял о мире. Италия оставалась ему ненавистна. В неё убежали все, кого бы он мог любить, если бы они его не предали. Там нашли себе убежище его сыновья, его супруга, его бывший соратник архиепископ Гартвиг, многие бароны, окружающие теперь короля Конрада. Как можно было простить им измены? Как можно было простить папу Урбана за то, что наслал на него отнюдь не Божью кару, а дьявольскую силу? Да мог ли Генрих проявить к Урбану хоть какую-то милость за то, что тот укрывал «королевскую блудницу»? И, едва почувствовав, что выздоравливает, Генрих поднялся с постели и заявил своему преданному Деди:

— Я подниму всю Германию и накажу изменников, укрывшихся в Италии!

— Мы с тобой, ваше величество, веди пас! — отозвался Деди.

Но народ Германии не думал потакать драчливому императору. Он жаждал мира. И в день поминовения императора Генриха III христолюбивые католики удивились: «И как только у благочестивого отца мог появиться такой уродец?! Вот уж, право, Рыжебородый Сатир». Сидя у домашнего очага, немцы с нетерпением ждали начала объявленного папой римским собора в Констанце, надеялись, что на том соборе наконец-то образумят их государя.

В конце марта в Швабию на берега Боденского озера потянулись все ждущие мира и согласия в империи. Ехали и шли в Констанцу не только немцы. Туда спешили многие итальянцы, французы и те, кто нашёл убежище в иных странах от произвола императора. С большой свитой прикатил в Швабию граф Вельф-старший. И прошли слухи, что вместе с ним, скрывая лицо под белой вуалью, приехала сама императрица Адельгейда-Евпраксия. Ещё гуляли слухи о том, что на защиту её чести Киевская Русь выслала большую рать. Да будто бы семь воинов-россов давно, словно духи, летают но всей Германии и считают, сколько рыцарей, меченосцев и лучников в императорском войске. Оно же к этому времени распадалось, потому как сокровища Адельгейды-Евпраксии иссякли и платить наёмникам Генриху было нечем. Даже императорский двор Генрих не мог содержать.

В конце марта папа Урбан II попросил графиню Матильду Тосканскую снять осаду со всей местности вокруг Вероны, дабы Генрих мот беспрепятственно уехать в Германию. Матильда согласилась без оговорок. Ей тоже больше нравилась мирная жизнь, нежели противостояние. К тому времени Генрих настолько окреп, что оказался способен сесть в седло. И он поспешил уехать в Констанцу, дабы повлиять на соборян. Для того при нём шло около тысячи воинов, коих вели преданные Генриху рыцари из числа николаитов. В эти же дни получил от императора строгое повеление маркграф Деди Саксонский. Он должен был найти в Констанце Евпраксию, взять её как угодно и отвезти в Мюнхен, благо он рядом.

— Там упрячешь её в Старый замок Птицелова, чтобы даже мышь к ней не пробралась, — наказывал Генрих маркграфу Деди.

— Исполню, ваше величество, если найду государыню в Констанце, — не слишком бодро ответил Деди.

Евпраксия, однако, и не собиралась покидать Флоренцию. Матильда Тосканская предоставила в её распоряжение просторное загородное палаццо. В этом дворце любезной графини Евпраксия отдыхала душой и телом. Большую часть времени она проводила с принцем Генрихом. Это был благочестивый и умный отрок. В свои тринадцать лет он уже твёрдо встал в лагерь тех, кто боролся с произволом императора. Он никогда не произносил слово «отец». Мятежные князья были его сторонниками, поклонники папы Урбана II — его друзьями. А самый преданный папе аббат Гиршау был духовным отцом принца. Придёт час, когда принц Генрих возглавит мощное восстание горожан против отца и вынудит его к отречению от императорской власти. Но это будет потом, а пока тринадцатилетний принц прилежно учил латынь, историю Германии, Италии, Египта, Иерусалима и занимался многим другим, потому как жаждал стать образованным государем.

Евпраксия всячески поощряла занятия юного принца. Помогала ему, многому научила из того, что унаследовала от батюшки и матушки, что приобрела в Кведлинбурге. Странная поначалу была наука. У юного принца с детства на лице, словно маска, застыли печаль и холод. Евпраксия не могла смотреть на его лицо без материнской скорби и попыталась научить его улыбаться, потратила много сил и терпения, дабы принц избавился от вредной душе и сердцу печали, чтобы умел радоваться жизни. И она добилась своего. Секрет её успеха был прост. Сама умеющая улыбаться и смеяться по малейшему поводу, она делала это так заразительно, что принц забывал всё напускное и становился самим собой — живым и отзывчивым подростком.

Была и другая наука. Видела она, что принц не очень крепок телосложением и ему, считала Евпраксия, не удастся стать сильным воином, ежели не приложить к тому руки. Она привила Генриху любовь к верховой езде. Приставила к нему Тихона и велела учить принца владению мечом и другим оружием рукопашного боя. Тихону было не занимать мастерства, он искусно владел всем, что попадалось ему в руки, знал много хитроумных приёмов. Принцу Евпраксия сказала:

— Ты, славный, постарайся перенять от дяди Тихона всё, что он даст. Помни, побеждает не всегда тот, кто более силён, но кто более искусен и ловок.

— Я это запомню, матушка государыня, — отвечал Генрих и шёл с ним на плац, дабы с мальчишеским задором нападать на учителя.

Наконец Евпраксия пришла к мысли о том, что не должна держать в тайне то, чем её наградила матушка. И она принялась учить Генриха искусству иранской самозащиты.

— Зачем это мне, матушка, иранская мудрость? — поначалу удивился принц.

— Пути Господни неисповедимы. Всюду слышны разговоры о том, что христианам надо идти в Иерусалим и спасать от язычников и мусульман гроб Господа Бога. Может, и твоё время придёт идти зуда.