Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В детстве про вилку даже загадку загадывали: два удара – восемь дырок. Здесь молниеносных ударов было четыре, а дырок – соответственно двенадцать. Из них семь – в сонной артерии Дато Ходжаевича.
Это те, что снаружи. А те, что пробили артерию изнутри, позже сосчитает патологоанатом.
Только тут, преодолевая шок и перебивая шум праздничной толпы, закричал обожженный охранник. Все посмотрели на главу стола. И увидели склоненного вниз юбиляра, с закатившимися глазами, в белой окровавленной рубахе. Из шеи мощными толчками выбивала кровь.
Пронзительно завизжали женщины. Повскакивали с мест мужчины.
А спина убийцы, обтянутая белым батистом, уже исчезала в коридоре. А может, это уже был другой официант, их и в самом деле в этот вечер работало более двадцати человек.
Официант спокойно изъял спрятанный за урной пистолет Виталия и, уже не скрываясь – весь перед рубашки был залит кровью Дато Ходжаевича, – прошел через кухню к запасному выходу. Работники кухни смотрели на него с ужасом и не сделали ни единой попытки остановить вооруженного убийцу.
На ходу он сорвал с себя рубаху, накинул первый попавшийся на вешалке белый халат, хладнокровно сбросил в темном коридоре наспех обтертый пистолет и выскочил через двойную – с тамбуром – дверь во внутренний двор.
– Куда? – спросил его вяло среагировавший охранник.
– В универсам, за угол! Перца не хватило! – испуганно жестикулируя, заверещал «поварешка». – Ух, что сейчас будет!
– Земля развалится без твоего перца! – развеселился заскучавший на второстепенном посту боец.
Официант побежал к внешнему служебному входу, и три охранника, слышавшие его диалог с их коллегой, открыли стопор «вертушки».
Через минуту Велегуров сидел в своей припаркованной за углом, на стоянке универсама, «копейке». Он завел машину и не торопясь двинулся к центру. Он был уверен, что еще минуты три форы у него есть.
Еще одно невыполнимое дело сделано.
Зимние сумерки упали на уральский городок почти мгновенно. Только что еще синели за панорамными окнами ели, освещаемые последними лучами холодного зимнего солнца, и вот уже практически слились с окутавшей мир темнотой.
Глинский откинулся на спинку кресла. Ему здесь спокойнее, гораздо лучше, чем в квартире, где приняла такую мученическую и такую нелепую смерть его жена. И он рад, что Вадька наконец-то полюбил коттедж. Правда, его непутевому сыну из всей семисотметровой «обители» нравится только одно помещение. Да и помещением-то его особо не назовешь: Вадька целые вечера проводит в бассейне. Причем отнюдь не в воде, что было бы понятно. Однако еще ни разу, несмотря на уговоры Глинского и подначки Кузьмина, сынок в этом бассейне не искупался. Сам Николай Мефодьевич каждое утро начинает с омовения, точнее даже – с хорошего заплыва, благо пятнадцатиметровая ванна, облицованная синим импортным кафелем, вполне позволяет по-человечески поплавать.
Вадьку же, как выяснилось, водные процедуры нисколько не интересуют. Его интересует совсем другое: высокие, почти до потолка и практически без рамных решеток, окна, открывающие сказочный вид на поросшие лесом холмы. Быстро смекнув, что здесь глаза радуются постоянно, Вадим обосновал прямо рядом с ванной бассейна, на широком торцевом бортике, крошечную мастерскую: притащил большой мольберт, набор дорогих красок и кистей, купленный ему отцом в последней командировке в Москве. После чего полностью пропал для общества, потому что и утром, и днем, и вечером – для него здесь всегда было прекрасно. Даже ночью, при полной луне, Вадик иногда забегал сюда, захватив с собой найденную им пару месяцев назад у школы дворнягу – он побаивался темноты.
Глинский подумал-подумал и – смирился. Сам велел собрать на бортике из легкомонтируемых панелей подобие комнатушки, где можно поставить стул и пару шкафчиков для хранения художественной амуниции сына. А себе – здесь же, рядышком – установил удобное кресло, в котором так приятно расслабиться после обычного, двенадцатичасового, рабочего дня. Вот и сейчас Глинский отдыхал, откинувшись на спинку, а Вадька, в пяти метрах от него, отделенный лишь полупрозрачной перегородкой, что-то дописывал в своей клетушке, видимо, по ранее сделанным наброскам.
– Пап, подойди, а? – позвал он оттуда. Значит, доделал. На полдороге никогда не показывает, если только не теряет интерес к теме.
– Иду, сынок, – ответил Глинский, с натугой вытаскивая свое отяжелевшее тело из мягкого и удобного кресельного чрева.
К его удивлению, на мольберте был вовсе не закат. И отнюдь не уральские, пологие и лесистые, склоны. С холста на отца смотрело чудище, без точной формы, все в синих и зеленых пятнах. У него не было ярко выраженных зубов, когтей, пасти, жала или еще каких-нибудь столь же функционально очерченных атрибутов. Но то, что изображенное создание было крайне опасным, сомнений не вызывало.
– И как его называют? – переводя все в иронический жанр, усмехнулся отец.
– Н-не знаю, – задумался Вадька.
– Оно тебе нравится? – мягко поинтересовался Глинский-старший.
– Я его боюсь, – ответил мальчишка, и Николай Мефодьевич понял, что тот еле сдерживается, чтобы не расплакаться.
– Сам нарисовал – и сам же боишься? – снова попытался перевести в шутку он.
– Потому и боюсь, – объяснил Вадька. – Если я его нарисовал, значит – он во мне?
«Ну, началось, – теперь уже печально вздохнул отец. – Если пошли такие вопросы, значит, детство на излете».
– В нас с тобой многое чего можно найти, сынок. Но вовсе не обязательно выпускать это наружу. Просто надо уметь свой внутренний мир контролировать.
– В тебе тоже есть чудовища? – волнуясь, спросил Вадька.
– Тоже есть, – неохотно признал Глинский.
– А в дяде Кузьме?
– И в дяде Кузьме, – сухо подтвердил Николай Мефодьевич. Ему все более начинал не нравиться этот разговор.
– И ты их не боишься? – с надеждой спросил Вадька.
– Боюсь… – неожиданно для самого себя ответил отец.
Столь странную беседу прервал звонок сотового. Звонил отец Всеволод, настоятель Мерефы. И просил срочной аудиенции.
– Я в коттедже, – ответил Глинский. – Если нужно, мы сейчас же выезжаем к вам.
– Я уже около ворот, – ответил священник. Это очень удивило Глинского: отец Всеволод ни разу не приезжал к нему домой или на работу. Николай Мефодьевич отдал приказ охране пропустить его «уазик».
Отец Всеволод сидел за рулем сам. Приподняв полы рясы, он вылез из кабины и направился к двери. Глинский быстро пошел к лестнице, встретить уважаемого им гостя.
– Здравствуйте, Николай Мефодьевич! – поздоровался священник.
– Здравствуйте, – немного настороженно ответил Глинский. Что-то смущало его в этом ночном визите. Или не успел еще отойти от тревожащего разговора с Вадькой?