– А где сынок? – поинтересовался отец Всеволод.

– Наверху, в бассейне.

– Плавает? Это полезно, он недостаточно уделяет внимания телу.

– Нет. У него там мастерская маленькая. Пишет что-то. Хотите взглянуть? – внезапно спросил Николай Мефодьевич. Не вредно будет, если умный и деликатный священник поглядит на Вадькину живопись. Не к психотерапевту же обращаться! Причем вдвоем сразу.

– С удовольствием, – ответил тот. Настоятель очень любил маленького Глинского и был рад каждой возможности общения с ним.

Вадька тоже обрадовался, увидев отца Всеволода. Священник, уже проинформированный о сути проблемы, сразу перешел к делу.

– Это – бесы, – спокойно сказал он.

– Бесы… – сразу сник Вадька.

– Ну и чего ты нос повесил? – улыбнулся отец Всеволод. – Конечно, бесы. У них работа такая.

– Какая?

– Соблазнять людей, мешать им выполнять божьи замыслы. Опасаться их надо, конечно. А вот бояться – нет.

– Почему?

– Потому что каждый – хозяин своей судьбы. После бога, конечно. И бесы могут тебя попутать, только если ты сам им это разрешишь.

– Мне не надо было рисовать? – расстроился Вадька.

– Я так не говорил, – мягко поправил его священник. – Религия и мирские законы не должны запрещать свободу творчества. Главное, чтобы это творчество никому не пошло во вред. Ты ведь испугался чудища?

– Испугался, – честно признался Вадька.

– Значит, не надо показывать его тем, кого оно так же может напугать. Правильно?

– Не знаю, – задумался юный художник.

– Если никто не увидит и не испугается, вреда никакого не будет. А ты, нарисовав его, освободился от внутреннего страха. Невидимый враг – страшнее, понимаешь? Знаешь, как в таких случаях говорят специалисты? Ты визуализировал свою тревогу.

– Вы думаете, ребенку это понятно? – спросил Глинский.

– Не сомневаюсь, – неожиданно жестко ответил отец Всеволод. – Дети понимают гораздо больше, чем это кажется взрослым.

Глинский, похоже, готов был согласиться, потому что Вадька после такого психологического ликбеза заметно повеселел.

– А если мне опять станет страшно, его опять надо нарисовать? – спросил он.

– Только если захочется, – серьезно ответил священник. – Тут главное, что он теперь в твоей воле. Теперь ты можешь повернуть его к стене, а то даже закрасить или порвать. Не он контролирует ситуацию, а ты. Понимаешь, малыш?

– Понимаю. – Вадька собрал свои мелкие пожитки и оставил взрослых наедине. Ему пора было готовиться ко сну.

– Может, в каминную спустимся? – предложил радушный хозяин.

– Да лучше здесь, – ответил абсолютно равнодушный к мелким удобствам отец Всеволод. – Разговор у нас будет очень важный, хотя и очень недлинный.

– Что-то случилось? – забеспокоился Глинский.

– Я уезжаю в Москву. На новую должность.

– Когда?

– Сейчас. – Отец Всеволод взглянул на часы. – На беседу у нас с вами осталось четверть часа.

– Как же так? – огорчился Глинский. В принципе он знал о предстоящем отъезде, но ему очень не хотелось терять возможность общения – хоть и нечастого – с этим нетривиальным человеком.

– Примем как данность, – улыбнулся отец Всеволод. – И я не хотел бы сейчас говорить о себе.

– А о чем?

– О ком, – поправил его собеседник. – О вас, Николай Мефодьевич.

Сердце Глинского томительно и сладко заныло. Он знал, о чем пойдет речь. Боялся и ждал этого.

– Я предлагаю вам поставление в священный сан, – очень серьезно сказал гость, обычно не склонный к пафосу.

– Мне… – замялся Глинский. – Как же… Но вы же знаете! – вырвалось у него.

– Знаю, – не выказывая эмоций, сказал священник. – По каноническому праву в этом случае рукоположения действительно быть не может. Но исключения допустимы. Решения о каноническом препятствии принимают епископ и духовник епархии, исповедовавший грешника. Я – ваш духовник. А с завтрашнего дня – епископ. И я уже принял это решение, – спокойно сказал гость. – Теперь дело за вами.

– Вы считаете, после всего случившегося я могу быть священником? – спросил Глинский.

– Вы уже понесли тяжелейшее наказание. Но господь милостив и справедлив. В Библии множество примеров, когда праведниками – и даже святыми – становились люди, начавшие свой жизненный путь неверно. Решайте, дело за вами.

– Как же так, все неожиданно… – смятенно выдохнул Глинский.

– Мы сегодня не успеем поговорить серьезно, – с сожалением сказал отец Всеволод. – Но общее положение дел таково: Мерефа осталась без настоятеля. На сегодня эту службу временно выполняет один из нашей братии, человек очень хороший, но не обладающий и долей ваших способностей. Я предлагаю вам подумать и, если вы духовно дозрели, стать настоятелем Мерефы.

– Монахом? Священником? Дьяконом? – тихо спросил Глинский, с детства знавший все каноны православной церкви.

– Осталось семь минут, и очень хорошо, что вам ничего не надо долго объяснять, – улыбнулся настоятель Мерефы, теперь уже бывший. – В церкви, кроме мирян, есть только три категории лиц. Епископы, священники и дьяконы. Лишь первые из них – вы наверняка это знаете – имеют право не только совершать таинства, но и рукополагать новых священнослужителей. Вторые обладают правом совершения таинств. И наконец, диаконы, не обладая этим правом, выполняют «функции ангела» во время служб.

Для вас, Николай Мефодьевич, я бы оставил миссию священника. И потому, что в этом сане вы принесете больше пользы верующим. И потому, что так вам будет проще взращивать обитель. Ведь церкви служат живые люди, – улыбнулся отец Всеволод. – Так что вопрос карьеры и здесь важен. Хотя для истинно верующего – уже не в светском, несколько меркантильном, понимании. Просто чем выше место истинно верующего в церковной иерархии, тем более он сможет сделать богоугодных дел. Из этих соображений я и в Москву уезжаю.

– А не хочется? – разряжая обстановку, улыбнулся Глинский.

– Ох, как не хочется! – искренне ответил бывший настоятель. – У меня ведь с Мерефой вся жизнь связана. В ней живу – жил, – поправил он себя, – о ней думаю, ее во снах вижу.

– Я должен буду принять постриг? – вернулся к жизненно важному для себя разговору хозяин.

– Совершенно не обязательно, – отверг отец Всеволод. – Здесь не нужна поспешность. Вы можете быть «белым» священником.

– Когда мне надо будет принять решение? – спросил Глинский.

– В течение одного, максимум – двух месяцев, – ответил тот. – Мерефа становится известным местом, и сюда рвутся не только самые праведные. Я же сказал, что церкви служат живые люди. А Мерефа должна остаться истинно святым местом.