– Но я ж не умею, – расстроился Бархоткин, уже чуть ли не поверив в подступившую халяву.

– Я тебе покажу, – сказал дед. – Это нетрудно. У нас салаги с первого раза попадали. А даже если промажешь – не криминал. Просто кайфа будет меньше, и все.

– Давай, – согласился Карлик. Его трясло от фантастических перспектив: даже если дед преувеличивает, капитал Бархоткина вырастет минимум вдвое – ведь почти все его не такие уж малые деньги уходили на героин.

– Сними мне «браслеты», – попросил Ивлиев.

– Нельзя, – расстроился Бархоткин.

– Тогда коли мне весь остаток, – разозлился старик. – Я тебе ногами, что ли, показывать буду? Да и ноги связаны.

Герман немного подумал и, сообразив, что даже со свободными руками дед безопасен, пошел за ключом от наручников.

Старик долго растирал пальцами затекшие руки, игнорируя призывы Бархоткина, боявшегося скорого возвращения Скунса.

– Да не придет он так скоро от бабы, – сказал дед, не желавший более рисковать.

– А ты откуда знаешь, куда он пошел? – недоверчиво спросил Карлик. Тень подозрения легла на его невысокий лоб.

Дед растерялся:

– А куда еще может бегать тридцатилетний мужик? На партсобрание, что ли?

Бархоткин успокоился.

Закончив массаж кистей, Ивлиев приказал Бархоткину сесть поближе.

Тот подсел на стул рядом с койкой.

– Задери рубаху, – сказал дед.

– Нет, сначала себе, – твердо ответил вновь ставший осторожным Герман. Он еще не забыл про свои зубы, удаленные уже полуодурманенным дедом в день похищения.

– Как скажешь, – благодушно улыбнулся дед, присел на койке, насколько позволяли веревки, и свободными руками задрал рубаху. – Видишь, – самозабвенно врал он. – От низа желудка наискосок к селезенке. Ровно посередине – малая вена. Она единственная обходит печень. Сюда и будем колоть. До нее – меньше сантиметра, сильно не втыкай. Если промажешь – ничего страшного. Заряжай «баян»: если попадем точно – и четверти дозы должно хватить.

Всерьез поверивший Герман снова сбегал на кухню, передозировал содержимое шприца. Вернулся, подсел к старику.

– Покажи точно – куда, – попросил он.

– Сюда, – ткнул сухим пальцем себе вниз живота Ивлиев.

Карлик инстинктивно приблизился, поточнее нацеливаясь иглой. И получил внешне не сильный удар в лоб. Косточки оснований пальцев Ивлиева негромко стукнули о мощную лобную кость Карлика, и Бархоткин беззвучно сполз на пол. Он получил тяжелое сотрясение мозга: череп ведет себя как традиционная гидравлическая система, и грамотный удар в лоб вызывает контузию противоположной, затылочной области.

– Мы в расчете, – пробормотал старик. Он быстро, но без спешки развязал веревки на ногах. Пошатываясь, встал и с трудом прошелся по комнате. Без малого неделя непрерывного лежания разрегулировала даже такой натренированный организм.

Ивлиев, зорко посматривая на лежавшего без памяти Бархоткина (и одновременно прислушиваясь, чтобы не пропустить шаги Скунса за входной дверью), сделал несколько восстанавливающих упражнений. Тяжело дыша, посидел на кровати. Потом нагнулся к Бархоткину и еще раз ударил того в лоб. После чего, преодолев соблазн немедленного исчезновения, поплелся обыскивать помещение. Раз уж он так бесславно попался, то мог реабилитироваться перед самим собой, лишь разорив осиное гнездо до основания.

Десять минут кропотливого труда не дали ничего: нора действительно служила только для укрытия. Зато Ивлиев обнаружил свой «АПС», лежавший в огромной кобуре прямо у входной двери. Он деловито проверил обойму, после чего вовсе перестал торопиться: теперь ему даже хотелось, чтобы сюда пришло как можно большее количество злобных врагов. В отличие от утреннего кошмара его «стечкин» выплюнет пули по-настоящему.

Скунс пришел через двадцать минут. Открыл дверь своим ключом и вошел в темный коридорчик. И тут же получил страшный удар в лоб рукояткой огромного пистолета.

Дед поискал пульс на безжизненном теле. Нашел. Это никак не сказалось на его настроении: просто с трупом было бы чуть больше проблем. Затем снял с Джавада «ИЖ-71» и сотовый телефон – в квартире иной связи не было.

Набрал номер Ефима. Не отвечает.

Номер «Беора». Сняла Марина Ивановна. Обрадовалась старику, но новостей сообщить не смогла. Ефим на работе не появлялся.

Третьим был частный номер генерала, не указанный ни в одном телефонном справочнике. Он сразу ответил и, выяснив ситуацию, немедленно выслал людей.

Дед вернулся к пришедшему в себя Бархоткину.

– Менять тебе надо, парень, работенку, – вздохнул Ивлиев. – На этой долго не проживешь.

Бархоткин внимательно вслушивался в слова деда, безуспешно пытаясь свести взгляд на ивлиевском лице.

– Ты хоть понял, что я сказал? – переспросил дед. Тот согласно кивнул. – Короче, я ухожу. Если хочешь остаться на свободе, тоже сматывайся. Позвони мне в «Беор», оставь сообщение, я помогу тебе устроиться, – вдруг добавил Ивлиев.

Он, нанеся Карлику увечье, никак не мог избавиться от чувства вины. Как будто ударил ребенка. Вот Скунс пострадал намного больше, но совесть не терзала старика абсолютно. А здесь было что-то ужасное – в этом тщедушном тельце, прижавшемся к батарее, в этих глуповатых глазах на взрослом, усталом и болезненно сморщенном лице.

– Ты понял или нет? Я тебе помогу, если позвонишь. И бросай этот бизнес. Он не для тебя.

Ивлиев встал и, не выпуская «стечкин» из руки – мало ли кто мог прийти на бандитскую явку, – направился к выходу. Аккуратно обошел распластанное тело Скунса. Уже у двери в последний раз обернулся.

Карлик почти не изменил позы. Только теперь в его дрожащей, прыгающей руке был такой же «ижак», как и только что изъятый у Джавада. Василий Федорович, не веря глазам, смотрел в пляшущий ствол.

– Ты что, придурок! Не вздумай! – крикнул он. Но тот, пересиливая предательскую дрожь руки, уже фиксировал цель.

Грянул оглушительный выстрел. Вся маленькая квартирка наполнилась горьким и удушливым пороховым газом.

Бархоткин продолжал сжимать в руке свое табельное оружие, но вместо его левого глаза было противоестественное окровавленное отверстие, пробитое мощной пулей «стечкина». Эта же пуля изрядно порикошетила между бетонных стен комнатенки, прежде чем погасила свою колоссальную энергию.

«Боже ж ты мой!» – только и подумал Ивлиев, закрывая за собой дверь квартиры, в которой провел, может быть, худшую неделю своей жизни. Отвратительно началась, отвратительно продолжалась, отвратительно закончилась…

Вепрев сидел напротив своего всемогущего босса, украдкой изучая на его лице следы съедающего того недуга. Но если раньше физическая слабость Жабы пугала Константина, то сейчас чувства были двойственными. Вепрев – живой человек, и ему вовсе не улыбалось идти на смертельный риск по глупой – именно глупой! – прихоти даже самого крутого босса.