— Ты это описываешь скорее как укрытие, убежище какое-то. От кого тебе прятаться, Лоример Блэк?

— Меня зовут не Лоример Блэк. Нет, конечно, это мое имя, но я сам его придумал — а родился я не Лоримером Блэком. — Он понял, что сейчас все ей расскажет. — Мое настоящее имя — Миломре Блок. Я родился здесь, но на самом деле я — транснистриец. Я из семьи транснистрийских цыган.

— А я — с планеты Зог из далекой-далекой галактики, — не растерялась Флавия.

— Это правда.

— Да пошел ты!

— Это правда!

Несколько покупателей стали недоуменно оглядываться. Появился служащий магазина — долговязый пакистанец с пластиковой биркой, где значилось его имя, — и с любопытством оглядел их.

— Это все тут для продажи — вы знаете?

— Да мы еще не решили, благодарю вас, — сказала Флавия с обезоруживающей улыбкой. — Миломре? — старательно повторила она.

— Да.

— Транснистрия?

— Транснистрия. Есть такой край — вернее, был. На западном побережье Черного моря. Родные зовут меня Майло.

— Майло… Это мне больше нравится. Как здорово. А почему ты мне все это рассказываешь, Майло?

— Сам не знаю. Я всегда хранил это в тайне. Никогда никому не говорил. Наверное, почувствовал, что ты должна об этом знать.

— Думаешь этим меня завоевать? Не надейся.

— Пожалуйста, сними очки на секунду.

— Нет. — Она снова потянулась за баллончиком со спреем, и Лоример попятился.

Флавия купила спагетти, бутылочку с соусом и бутылку вальполичеллы. Она вышла на улицу, и Лоример зашагал рядом с ней. На мостовую шлепались первые тяжелые капли дождя.

— Надеюсь, ты не собираешься готовить ему ужин? — язвительно спросил Лоример. — После того, что он с тобой сделал? Как это было бы трогательно.

— Да нет, он уходит куда-то, слава богу. А ко мне в гости должен кое-кто зайти.

— Мужчина или женщина?

— Не твое дело. Мужчина… Он голубой.

— А можно, я тоже зайду?

— Ты что, спятил? А если Гилберт вернется? «Ах, Гилберт, тут Лоример заскочил к нам поужинать». Псих ненормальный.

Они дошли до его машины, которая выглядела теперь так, будто страдала от страшной сыпи, — сплошь в темных точках дождевых капель на грязноватом светло-рыжем фоне ржавчины. Казалось, во влажном воздухе от «тойоты» исходит грубый запах металла — вроде кованого железа, будто они попали в кузницу.

— Господи, ты только посмотри на свою машину! — воскликнула Флавия. — Она совсем разболелась.

— Буквально за ночь проржавела. Кто-то поджег ее, и вся краска облезла.

— Бедняга. А зачем это кому-то понадобилось?

— Это связано с моей работой, с одним из заданий… — Он умолк, как будто ему в голову пришла новая мысль. — Меня обвинили в чужих бедах.

— Когда ты оценивал убытки?

— Да, когда я оценивал убытки.

— Я не уверена, что ты создан для такой жизни, для такой работы, Лоример. Очень опасно.

— Да, действительно очень опасно, — согласился он, внезапно почувствовав страшную усталость. — Давай встретимся на следующей неделе, Флавия?

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Ты же знаешь — ты должна это понимать, — что я страстно в тебя влюбился. Можешь сколько угодно говорить «нет», я никогда не приму такого ответа.

— Это уж твои проблемы. — Она пожала плечами, отступила на несколько шагов назад. — Спокойной ночи, Майло-незнакомец.

— Приезжай в мой дом! — крикнул он ей вдогонку. — В любое время, там все готово. Дом номер три, Деревня Альбион.

Она перебежала через улицу, которая вела к ее дому. И взбежала вверх по лестнице. Лоример чуть не расплакался: произошло нечто крайне важное — сегодня он рассказал другому человеку, рассказал ей о существовании Миломре Блока. И она взяла у него ключи.

* * *

Лоример отправился спать в институт — в надежде на прозрачные сладострастные сновидения про Флавию. Он надеялся, что во сне она явится ему обнаженной и он сможет заключить ее в объятия. Но вместо этого ему приснился отец — прикованный к постели, больной. Они держались за руки, переплетя пальцы, — точно так же, как это было в последний раз, когда они виделись; только сейчас Богдан Блок приподнялся на локте и несколько раз поцеловал его в щеку, Лоример ощутил на своей коже прикосновение опрятных белых щетинок отцовской бороды. Потом отец заговорил — он сказал: «Ты поступил правильно, Майло».

Лоример проснулся, опустошенный и растроганный, и дрожащей рукой занес сон в дневник. Это было прозрачное сновидение: ведь во сне произошло нечто такое, чего он сам желал, но что так и не случилось наяву, — и длилось это во сне столько же, сколько длилось бы в реальной жизни.

Позднее — одеваясь и готовясь к воскресному обеду со Стеллой и Барбудой, — он размышлял о том, что именно по этой причине сны так важны для нас: ведь ночью, пока сознание его дремало, он достиг такой глубины, такой напряженности в отношениях с отцом, каких никогда не существовало, пока тот был жив. Лоример был благодарен своей «лишней» дозе сна с БДГ. Бесспорно, сны несут человеку утешение.

* * *

Барбуда бросила на мать умоляющий взгляд и спросила:

— Мамочка, можно мне выйти из-за стола?

— Ну ладно, разрешаю, — ответила Стелла, и Барбуда мгновенно исчезла. Стелла дотянулась до бутылки и вылила остатки риохи в пустой бокал Лоримера. Она чем-то обесцветила волосы, подметил Лоример, — они стали еще светлее; она выглядела какой-то посвежевшей, была во всем белом — в белых джинсах и белом хлопчатобумажном свитере с атласной аппликацией в виде птицы на груди. А это еще что — красивый бронзовый загар или ему померещилось?

Барбуда вышла из комнаты, даже не оглянувшись, — верный знак, что она вернулась на свою прежнюю позицию холодной враждебности. История с переменой имени на Анжелику закончилась материнским вето, и солидарность, вроде бы ненадолго возникшая между девушкой и возлюбленным ее матери, была напрочь забыта. Насколько помнил Лоример, Барбуда не сказала ему ни единого слова за все время, пока они поглощали воскресный обед из трех блюд — копченой семги, жареного цыпленка с гарниром и покупного лимонно-меренгового пирога.

Стелла налила себе еще чашку кофе и, дотянувшись до Лоримера, взяла его руку.

— Лоример, нам надо серьезно поговорить.

— Знаю, — ответил он, понимая, что ни к чему тянуть и откладывать объяснение. Ему нравилась Стелла, и в каком-то смысле взаимовыгодный, уважительный характер их отношений идеально ему подходил. Однако продолжение этих отношений подразумевало существование мира, в котором не было Флавии Малинверно, а потому становилось невозможным, — и им следовало положить конец самым тактичным и безболезненным образом, каким только можно.