– Замечательно, – с воодушевлением произносит низкорослый надзиратель. – Значит, вы с радостью докажете это.

Тишина.

Что он задумал? Какую гадость?

Думаю, подобная мысль родилась не только в моей голове.

– Не слышу.

– Да… да…

– Кто же будет первым?

Затаив дыхание, жду.

Что за пытку он придумал?

– Что же вы такие нерешительные, – ерничает карлик, переминаясь с носка на пятку. – Смелее.

– Я, – неожиданно произносит Нинка. – Я готова.

– Ого! – восклицает Господин Кнут и, приблизившись к подруге, заглядывает ей в лицо.

Наручники не дают девушке обернуться, и ей приходится смотреть из-под подмышки.

Невольно морщусь. Ее левая грудь буквально лиловая от синяков. Слива размером с дыню. Страшно представить, какую ей боль пришлось перенести.

– Значит, ты готова доказать, что раскаиваешься?

– Да.

– Прекрасно!

Достав ключ, карлик освобождает девушку от наручников.

Нинка, повернувшись, обессиленно приваливается спиной к решетке.

– Чтобы доказать истинное раскаяние, – поясняет карлик, протягивая Нинке плеть, – ты должна наказать других виновных. А вы все здесь виноваты. Да?

– Да.

– Три удара. Нанеси три удара, и у меня не останется сомнений в том, что ты раскаялась. Можешь трижды ударить самого виноватого, можешь ударить его дважды, а того, кто, на твой взгляд, виноват меньше, – один раз. Можешь по разу ударить троих самых виноватых. На твой выбор… Ах да. Себя бить нельзя. Приступай!

Взяв плеть, Нинка растерянно переводит взгляд с Господина Кнута на предмет в руках, потом на ряд оголенных тел, тянущийся по обе стороны.

– Не заставляй остальных ждать тебя. Желающих много, – торопит карлик.

Вздохнув, Нинка подходит к бородатому мужику, стоящему почти у самой двери на надзирательскую половину. Шумно вздохнув, она бьет его по спине.

– И что ты делаешь? – разводит руками надсмотрщик. – Это не наказание, а поощрительное похлопывание. Будем считать, это проба кнута. А теперь ударь так, чтобы остался след.

Удар.

Мужик дергается, ойкает.

Карлик подходит, присматривается к белой полосе, на глазах наливающейся краснотой.

– Вот это сойдет. Только больше души в удар вкладывай, больше…

Нинка переходит к парню, стоящему рядом с бородачом.

Взмах плети, свист, звонкий шлепок…

Звенят о решетку наручники.

– Все, – дрожащим голосом произносит подруга, протягивая карлику плеть.

– Это только два, – качает тот головой. – Поглаживание не считается.

Закусив губу, девушка решительно приближается к следующему в ряду мужчине, отделенному от парня, которого только что ударила, толстушкой и Ольгой.

Удар.

Крик.

– Вот теперь все, – довольно произносит Господин Кнут, отбирая плеть. – Тебе ведь сразу стало легче?

– Да.

– Поскольку ты была первая, а значит, раскаяние твое самое искреннее, то ты можешь вернуться в камеру. У остальных такой возможности не будет.

О чем это он?

Нинка возвращается в камеру. Карлик закрывает ее и, отстегнув от решетки наручники, засовывает в карман передника.

Мордоворот флегматично созерцает происходящее, не выпуская из рук автомат.

– Итак, – вопрошает Господин Кнут, – кто следующий изъявит желание доказать искренность раскаяния?

– Я готов доказать раскаяние, – тотчас отзывается Боксер. При этом взгляд, которым он одарил меня, выдает его намерения лучше любых слов.

– Прекрасно, – открыв наручники, говорит Господин Кнут.

Желудок словно криогенной заморозке подвергли. С трудом удерживаясь на ногах, крепко зажмуриваюсь и втягиваю голову в плечи.

Предчувствия не обманули.

Максим, мстя за унижение и боль на оргии, бьет сильно и жестко. Конец рукояти впечатывается меж ребер, а раздвоенный язык бича, обвив тело дважды, рассекает кожу под правой грудью.

Заорав, пытаюсь отпрянуть от мучителя, но наручники не дают даже опустить руки, чтобы защитить грудь.

Еще удар.

В живот словно пару раскаленных игл воткнули. Спина пылает.

– Два, – считает карлик, похихикивая.

Удар.

Упав на колени, вою от боли. На ковер под ногами падают алые капли.

– Три. Все. Хватит!

Но Боксер наносит еще один удар.

– К решетке, живо! – бросает Мордоворот.

Максим, скрипя зубами, возвращается на место.

– Кнут, – требовательно протягивает руку низкорослый надзиратель.

Боксер отдает ее.

– Наручники.

– Но… – начинает было парень, но удар плети заставляет его замолчать.

С едва слышимыми щелчками наручники защелкиваются вокруг запястий.

– Только первый из раскаявшихся возвращается в камеру, – произносит карлик. – Остальные возвращаются на свои места у решеток. Должны же мы дать и остальным раскаявшимся возможность доказать это.

В этот момент у меня не остается иных вариантов касательно того, на чьей шкуре я продемонстрирую раскаяние. А в том, что его придется демонстрировать всем узникам, у меня сомнений нет.

– Кто следующий? – интересуется надзиратель, стирая с плети кровь.

Желающих нет.

Каждый понимает, что нанесенный удар может вернуться тремя, и куда как более сильными.

А карлик, вообразивший себя ведущим какого-то реалити-шоу, продолжает выкрикивать:

– Вот ты, со стручком чуть больше горошины, не желаешь подержать в руках инструмент посерьезнее? А ты, пышечка с пятым номером, садо-мазо не баловалась раньше? Попробуй – понравится, еще просить будешь…

– Я, – голос по-юношески ломок, – хочу… плетью… виновного…

– Новенький, – радуется карлик. – Решил за дружка-подружку поквитаться? Что не уберегли, бессердечные…

– Да.

– Держи.

Потирая освободившиеся запястья, парень берет плеть.

– С кого начнешь?

Вздохнув, парень медленно двигается вдоль ряда обнаженных тел, при его приближении замирающих.

– Ну, смелее, кто больше всех виноват в смерти твоего…

Закончить мысль Господин Кнут не успел.

Подросток взвизгивает: